Финиш

Выдохнув, прижимаю ладонь к затылку и понимаю, что в каком-то смысле оказался на месте Доминика, умоляя меня выслушать. Я сражаюсь за внимание брата, преодолевая его гнев и ненависть и не представляя, что мне придется торговаться с единственной родней. С мальчишкой, которого воспитывал, и с мужчиной, которого вылепил. Но я чувствую разницу, и она парализует. Пару секунд я смотрю на них, а потом заговариваю:

– Я никогда ни о чем вас не просил и тем более не прошу сейчас меня прощать, однако считаю, что дал вам достаточно и могу просить об одном. Ради нее. Не ради меня, а ради Сесилии. Вы оба привели ее в наш мир, и я оберегаю Сесилию ради ее же безопасности и во имя своей алчности. Я люблю ее. И что бы ни ждало нас в будущем, мне нужно, чтобы вы пообещали: когда придет время, Сесилия будет на первом месте. И не заблуждайтесь: я знаю, какую роль во всем это сыграл, но правда в том, что нас всех интересовало не только дело. – Поворачиваюсь к Доминику, зная правду о том дне в библиотеке и прекрасно понимая, что он видел тогда Сесилию и все о ней знал. – Вы втянули ее в это, хотя я приказывал не подпускать ее. Я говорил вам, что так и будет. Просто не знал, чем все обернется. Мы все виноваты. Все.

Дом бросается к задней двери и вылетает из гаража. Смотрю ему вслед и тру рукой подбородок, чувствуя, какую дыру он оставил в моем сердце. Созданный нами мир словно ускользает из моих рук, а желание вернуться к Сесилии возрастает в десятикратном размере.

Теряю ли я ее в эту минуту по тем же причинам? Из-за своей алчности, потребности в ней, в чем-то для самого себя? Впервые в своей гребаной жизни – и с Сесилией, в те драгоценные недели, когда стены между нами рухнули, – я почувствовал себя освобожденным, каким мог бы стать, если бы выбрал другой путь. А сейчас я лишь хочу оставить все, чтобы улучить время и быть с Сесилией. Осознав это, четко понимаю, почему заслуживаю гнев братьев. Возможно, для них Сесилия создала такое же убежище.

Возможно, с ней Дом и Шон стали более желанной версией самих себя. Ради такой жизни мы все чем-то пожертвовали. Возможно, Сесилия стала их убежищем. И меня мучает, если тут есть толика правды. Если они нашли то же удовольствие, ту же связь, что я. Я не воспринял всерьез их чувства, потому что не мог свыкнуться с мыслью, что они делят женщину, ради нескольких безоблачных недель с которой я горы свернул. Что Шон и Дом передавали ее по кругу и забрали частичку моего сокровища, частичку, которую не смогу вернуть никогда.

Такова цена и покаяние за то, что решил стать вором. За то, что влюбился и украл ее.

За то, что единственный раз решил пожить для себя.

Но мне еще предстоит столкнуться с последствиями, которые усложнят ситуацию сильнее, чем то, что происходит сейчас.

Смирившись с тем, что это всего лишь начало, я предстаю перед человеком, которого любил как брата с той минуты, как он ворвался в нашу жизнь. Через несколько секунд моя боль стихает, и я горюю по мальчишке, которым он был, и по мужчине, что стал мне дороже жизни. Мы уже не вернем то, что было. Ни он, ни я. Мне требуется немало выдержки, чтобы не выплеснуть гнев, хотя я всем нутром жажду плоти и крови. Но мне не видать этой крови, и жажда никогда не будет удовлетворена.

От этой мучительной правды меня охватывает ярость. Шон подходит ко мне, в его глазах злость и та же мука.

– Почему?

– Ты знаешь почему. Ты сам все видел! Но черта с два я буду ею делиться с тобой или с братом – проклятье, да ни за что! Вот где вы дали промашку, Шон, и ты это знаешь. Ей суждено быть со мной. И точка.

– Правда? – От его снисходительной ухмылки у меня кровь вскипает. – Я бы на твоем месте не был так уверен. Я знаю, что сегодня видел, и, возможно, сражаться за нее уже не имеет смысла. Таков уж мой крест. Но еще я знаю, что в том дворе ты тоже кое-что заметил. Я видел в твоих глазах страх. Страх, что не сможешь обладать ей полностью. Потому что отчасти она принадлежит мне, а отчасти – твоему брату. Заявляй на нее права, если хочешь, клейми – да хоть пометь всю территорию вокруг нее, но сполна ее ты не получишь. Никогда. Ты всегда будешь делить ее с нами, как бы ни старался разрушить эту связь, черт возьми. Ты никогда не овладеешь ею так, как требует того твоя вороватая натура. И тебе с этим жить. Нам всем с этим жить. – Он отталкивает меня с дороги, и я бью кулаком по капоту пикапа.

– Шон! – Я глотаю ком, от жжения в горле голос становится хриплым и неузнаваемым. Как же мучительно знать, что сказанное им – правда, но я подавляю эту боль ради того, что важно. – Ради нее. Ради нее. Не ради себя я прошу об этом. Она превыше всего.

– Господи, мужик, – фыркает Шон, – ты жалок, если тебе до сих пор нужны гарантии. Использование ее в качестве приманки – отговорка, которую я придумал для тебя через несколько дней после встречи с ней. Все и всегда сводилось к ней. – Время идет, а двери в гараже сотрясаются под натиском завывающего на улице ветра.

– Почему вы не заявили на нее права?

Его глаза превращаются в узкие щелочки.