Финиш

– После того, как я оставил тебя в тот день, когда нас застукали Дом и Шон, я дал им несколько часов, чтобы они остыли, а потом направился к ним. Да нет, я дал им много времени. Я вернулся и ходил по твоему заднему двору. Слышал, как ты включила для меня «Образ отца». Эта песня причиняла адскую боль. Я знал, как тебе больно. В конце концов, я вернулся к ним, потом хотел поехать к тебе, но, как ты знаешь, так и не добрался.

– Почему?

– По той же причине я сейчас сдаюсь. Я принимал столько дурных решений, что подверг риску дорогих людей. Стал чрезмерно подозрительным ко всему и порой не понимал, когда интуиция права, а когда говорит паранойя. Различить становилось все сложнее. Этот хренов отпуск мне реально был нужен.

Она кивает и проводит пальцами по моим волосам, терпеливо дожидаясь продолжения. Хочу поделиться с ней и уже не раз вырывал страницы из дневника, вспоминая ту ночь, но у меня не вышло. Делаю еще один глоток джина и ставлю бутылку на стол, уделяя все внимание Сесилии и рассказывая ей детали той ночи, кроме звонка Антуана. Она внимательно слушает, с каждым словом приникая ко мне. Когда я заканчиваю, она крепко обнимает меня, а в ее глазах виднеется сочувствие.

Помолчав, она устраивается у меня на коленях и, повернувшись, говорит:

– Ты в курсе, что судья оглашает приговоры за преступления по возрастанию степени тяжести? Сколько ты планируешь отсидеть, Тобиас?

– Все не так просто.

– Да, не просто, но думаешь, Дом хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь ты провел, мучаясь от чувства вины? Вины за поступки, о которых сожалеешь всем сердцем и душой? Ты знаешь ответ. Мы знали Доминика как человека сурового, но его сердце не такое. Он был совсем не таким человеком. Он был непробиваемым, руководствовался любовью, был полной противоположностью тебя.

Когда Сесилия обхватывает ладонями мой подбородок, заставляя посмотреть ей в глаза, я прикусываю губу.

– Я никогда не чувствовал, будто потерял брата, и это звучит странно, понимаю. Но я чувствовал…

– Что потерял сына, – шепчет она. – В этом нет ничего странного. Ты взвалил на себя эту роль. Вы оба.

Я киваю.

– Мне знакома эта любовь, Сесилия, – признаюсь. – Я познал отцовскую любовь. Несмотря на свою должность, чаще всего я был Доминику отцом. – Снова качаю головой, не видя Сесилию за пеленой боли. – И за день до его смерти я отнял у него то, чего он хотел больше всего на свете. Он умер, любя тебя. Я украл у него эту любовь и разбил ему сердце, подорвал его доверие. Так была ли у него причина не вставать под пули?

Сесилия округляет глаза и яростно трясет головой.

– Как ты можешь так думать! Я знаю, ты так не считаешь.

– Может, и считаю.

– Тобиас, ты самому себе врешь. – Сесилия решительно смотрит на меня голубыми глазами. – Frères pour toujours[116].

Она повторяет последние слова Дома, сказанные мне, но с тем же успехом могла бы ударить меня кувалдой в грудь.

– Ради тебя он встал под пулю. Он спас нас обоих тем, что спас тебя.

– Не надо. – Я начинаю терять над собой контроль, от боли в груди пересыхает горло. Беру бутылку, но Сесилия ее отбирает.

– Не поступай так со мной, – качаю головой, – пожалуйста.

– «Никогда не видел, чтобы он так светился с женщиной, как это было с тобой». Вот что он сказал мне в ту ночь. Вот что ты хотел узнать, когда был трезвым.

Я отвожу взгляд, но Сесилия не отступает.

– Тобиас, он говорил эти слова с улыбкой. Как бы я хотела, чтобы ты видел эту улыбку, потому что сразу бы понял: Дом хотел, чтобы ты был счастлив, даже если тем самым он терял меня. Случившееся между нами было прекрасным опытом, но ты придаешь слишком большое значение недопустимым отношениям. По твоим глазам вижу: ты знаешь, что это правда, но если признаешь ее, то признаешь, что он погиб ради тебя. И спасал, Тобиас, он тоже тебя.

– Сесилия, – умоляю я, чувствуя такое жжение в горле, что начинаю задыхаться.

– Он любил тебя так же неистово и беззаветно, как и ты его. Он был зол, но все же защищал тебя и твое счастье, и потому тебя спас.

– Проклятье! – вырывается у меня, но Сесилия утихомиривает меня и продолжает напирать.

– Правда заключается в том, что той ночью он сначала оттолкнул тебя, а после принял пулю, чтобы защитить меня. Он отдал свою жизнь ради твоей. Ты отказываешься принимать эту правду, и она причиняет тебе самую сильную боль. – Когда я начинаю дрожать, а с губ срывается стон, Сесилия притягивает меня к груди. Она обхватывает меня руками, не желая отпускать, и шепчет правду – правду, которую я всячески силился забыть. – Тебе давно пора посмотреть правде в глаза и принять ее. Я не единственная, кого он той ночью спас, Тобиас. Ты обязан принять его жертву. Даже если злишься на его решение, ты обязан принять, что Дом любил тебя так же сильно, как ты его. Ты обязан принять, что он простил тебя и желал, чтобы ты был счастлив. Ты должен освободиться от оков этой вины, иначе не сможешь принять тот дар, что он тебе оставил.