Финиш

– Да-а-а, – со свистом вырывается у меня, а через секунду я сжимаю его внутренними мышцами. Ноги подкашиваются, Тобиас набирает темп, смыкая пальцы вокруг моего горла, словно находясь в нерешительности. Вижу удовольствие в его глазах, когда он на пару секунд лишает меня возможности дышать, подводя к новому оргазму – на сей раз еще более сильному.

Когда я почти падаю от экстаза, Тобиас чертыхается и стаскивает меня с дивана. В следующее мгновение ударяюсь коленями о деревянный пол, а Тобиас хватает меня за волосы и толкает в рот толстый член, пока я не начинаю им давиться. Сделав несколько движений бедрами, он рычит и кончает мне в рот, почти доставая до задней стенки глотки. Принимаю его удовольствие, наслаждаясь каждой секундой, и чувствую, как снова пробуждается желание, пока вылизываю член от основания до кончика. Тобиас с восторгом наблюдает за этим, и в его глазах вспыхивает легкое удивление. Наконец выпустив его член, я облизываю губы, произнося только одну просьбу:

– Еще.

Тобиас так же сурово поднимает меня с пола, несет в кровать и дает ровно то, о чем я просила.

Глава 35

Тобиас

Тридцать один год

Я подъезжаю к гаражу и в ту же минуту вижу, как Шон срывается с места на своей «Нове», не удостоив меня и взглядом, однако все равно чувствую его гнев. Когда паркуюсь возле «Камаро», в гараже загорается лампочка, и я успокаиваюсь, увидев, что Дом один. Но знаю, что это никак не повлияет на ход нашей беседы – итог будет одинаков, даже если бы я говорил с обоими братьями. У меня и в мыслях не было раскрывать им тайну о нас с Сесилией таким образом. В голове роится куча мыслей, в груди ноет при воспоминании о том, с какими лицами Шон и Дом смотрели на нас на заднем дворе Романа, но меня побуждают выйти на поле боя признания в любви, которыми мы почти обменялись с Сесилией. Дом стоит посреди гаража и смотрит невидящим взглядом. Проходят долгие, трудные секунды, я готов ко всему. Когда подхожу к брату, он поворачивается и смотрит на меня глазами человека, которого я почти не узнаю, словно узы между нами разорваны.

– Если рассчитываешь, что я тебя ударю, стану с тобой драться, то ты жалок. – Он качает головой и смотрит на меня потемневшими от злости глазами. – Ты никогда не относился ко мне как к брату. Один чертов раз мне было нужно, чтобы ты увидел меня, выслушал как брат, но и тогда ты не смог перестать разыгрывать из себя отца. Ты не воспринимаешь меня всерьез. Решил, что я валяю дурака. Тоже мне новость. Это же Доминик! Но ты все же поверил мне, правда, произошло это не десять месяцев назад, когда я тебя об этом просил, а когда ты понял, что стало слишком поздно. Это открытие сильнее любого моего удара. Так что иди ты на хрен. Убирайся отсюда.

Я молчу, потому что мне нечего сказать в свою защиту, а после его слов и не хочу. Хочу видеть его гнев – это лучше равнодушия. Если Дом дает мне отпор, значит для нас еще есть шанс.

– Пошел на хрен отсюда, – повторяет он, сжимая руки в кулаки.

– Не могу.

– Теперь ты ничего для меня не значишь, – говорит он, подходит к ящику для инструментов и открывает его. – И уже довольно давно. Теперь ты сам себе хозяин.

– Нет, ты никогда не видел во мне хозяина. Я был нужен тебе в качестве надзирателя. Я сам это все наблюдал, Доминик, с самого первого дня. Я видел…

– Ты мне не отец, черт возьми! – Выпрямившись в полный рост, он идет ко мне, оскалившись и сверкая глазами. – Мы даже родственники лишь наполовину. Убирайся! И это не просьба.

– Я не могу.

– Отпускать тебе грехи я не собираюсь.

– Знаю.

– Тогда о чем, нахрен, еще разговаривать? Иди к ней. Может, она сегодня и послушает твою чертову ложь, а меня – уволь!

– Дом, я люблю ее.

– Звучит знакомо. – И вот тогда он налетает на меня, толкая обеими руками к пикапу. Я не оказываю Дому сопротивления, пока у него в голове бушует война. Та же самая война, в которой и я сражался несколько месяцев назад, а после выслал его из города, отказавшись выслушать, поверить в то, что его чувства к Сесилии были настоящими. А в следующее мгновение слышу визг тормозов и хруст гравия.

Вот черт.

Доминик смотрит на меня взглядом, полным презрения и осуждения. И тогда я начинаю сомневаться, что после случившегося брат сможет смотреть на меня как раньше – с уважением и восхищением. Я чувствую в нем надлом, как только он понимает, что произошло.

– Я даже спросить у тебя не могу, стоит ли она того. Потому как знаю, что стоит. Ты получил, что хотел. Она твоя. Ты прекрасно понимал, какими будут последствия, как это сломит нас, Шона, ее, так какого хрена тебе от меня надо?

– Я приказал нанести ей татуировку сегодня. Хотел, чтобы ты узнал первым.

Доминик смотрит на Шона поверх моего плеча.

– Что ты сделал?! – выплевывает Шон, и, обернувшись, я вижу, как он сжимает и разжимает кулаки, стоя на пороге гаража. Шон хочет убить меня на месте. Тут и говорить нечего – в ближайшем будущем он меня не простит, а когда я сообщу о своих намерениях, не простит никогда.

– В силу очевидных причин я сделал Сесилии татуировку ради ее безопасности. Приказ отдан. Уже слишком поздно.