Финляндия: государство из царской пробирки

«недалеко от Гельсингфорса офицеры с несколькими солдатами укрылись от непогоды в харчевне, чтоб немного обсушиться у большой печи; в это время некоторые из офицерских денщиков, сопровождавших их из Гельсингфорса, взяли за плату немного сена в пасторском доме, напротив харчевни. Это раздражило население и, несмотря на то, что подполковник приказал заплатить за всё, посетители харчевни разразились ругательствами, в которых сказалось их настроение. Да, они говорили, что готовы лучше помогать русским, чем нам, шведам. Удивлённый подобной выходкой, я сказал: не может быть, чтобы вы серьёзно утверждали это, потому что ранее, в петровскую войну, находившиеся здесь русские жгли, умерщвляли и страшно безобразничали, чего шведы, как ваши братья, не могут и не желают сделать. На это они с горечью отвечали: “Тому виноваты были шведские сиссары, партизаны, сами же русские — хороший народ”»[217].

Впрочем, для подобного рода настроений у местных жителей были веские основания. Согласно утверждениям финских историков, 48 % всех податей и налогов Швеции собирались с населения Финляндии и направлялось в Стокгольм на удовлетворение общегосударственных нужд королевства. В то время, когда Финляндия выставляла для пополнения армии по 6 человек с каждой сотни своего населения, Швеция из той же сотни своих жителей брала в солдаты лишь по 3 человека. Все лучшие должности в Финляндии замещались шведскими чиновниками, приезжавшими в эту провинцию, чтобы поправить своё материальное положение[218]. Защитить же свои интересы законным путём у населения Финляндии возможностей не было, поскольку один Стокгольм посылал в риксдаг больше депутатов, чем вся Финляндия вместе взятая[219].

После капитуляции шведской армии вся территория Финляндии оказалась занятой русскими войсками. Ещё до этого, 18(29) марта 1742 года, императрица Елизавета Петровна обратилась к местным жителям с особым манифестом, в котором обещала им своё покровительство, если они не станут воевать против русских. Если же финляндцы пожелали бы отделиться от Швеции, то императрица готова была создать из Финляндии самостоятельное государство под русским скипетром. Однако попытка склонить финское население на нашу сторону успеха не имела[220].

Впрочем, по мнению генерал-майора Завалишина, польза от манифеста всё-таки была:

«Финны по сю сторону Кюмени обитающие (т. е. жители территории, отошедшей по итогам войны к России — И. П.), хотя и не много умны, но ясно выразумели всю важность делаемого им внушения и как будто предвидели, что, приемля обнадёживания России, тем повинуются законной своей государыне»[221].

Очистив Финляндию от шведов, русские власти обращались с местным населением чрезвычайно мягко. Указ Елизаветы Петровны от 10 (21) ноября 1742 года предписывал возглавлявшему русскую администрацию генералу Кейту соблюдать особую гуманность:

«Если вы заметите, или до вас дойдёт сведение, что кто-либо из жителей известной местности, очутившись под вашею властью, проявит неприязнь или непослушание, вам надлежит всеми средствами мягкого обращения побудить его к подчинению и послушанию. Если это не повлияет, и если окажутся люди явно враждебные и станут оказывать помощь неприятелю, они должны быть судимы по военным законам, но и в подобных случаях вам вменяется в обязанность строго наблюдать, чтобы с нашей стороны не было дано каких-либо поводов к подобному непослушанию или бунту»[222].

Впрочем, одно притеснение оккупационный режим всё-таки совершил, строжайшим образом запретив финским крестьянам заниматься винокурением. Тем самым русская власть, по мнению М. М. Бородкина, «оказала, конечно, истинное благодеяние населению, склонному к пьянству, ведшему, в свою очередь, к несчастиям и злодеяниям»[223].

В свою очередь, от русских войск требовали неукоснительного соблюдения дисциплины. Один из современников той войны приводит следующий рассказ русского солдата:

«А видим по островам финского скота шатается много без пастухов, и жителей в деревне нет, а брать его не велят, и от такова недовольствия в полках весьма больных умножилось, да и мрут, а главные наши командиры о довольствии нашем не стараются и в хорошие места не приводят… Если бы таким образом случилось шведам войти в наши российские места, то бы они по своей гордости и к нам зависти не только скот наш не пощадили, но и жён и детей наших мучительски обругали и церковь осквернили, как то в прежде бывшую войну от них в Малороссии было»[224].

Как был вынужден признать финляндский историк Ирьё-Коскинен, строгая военная дисциплина в русских войсках явилась величайшим благодеянием для его страны[225].