Финно-угорские этнографические исследования в России

Что же касается развития академических институтов в Венгрии и Финляндии, то при всей активности просветителей их инициативы могли реализоваться лишь при более благоприятной политической обстановке и, наверное, никак не ранее того времени, когда народ (или, скорее, его образованная часть) осознает себя нацией. Тем не менее, уже в конце XVIII в. венгерский писатель-патриот Д. Бешшенеи выс­тупил со статьей «Благочестивые намерения в отношении венгерского общества», в которой, наряду с программой всеобщего образования, заметное место отводилось созданию национальной Академии. Глав­ной задачей этого учреждения он видел заботу о языке, отмечая, что «...для большинства людей, которые не имеют возможности изучить много языков, — это родной язык каждой страны. Его усовершенство­вание должно быть первым делом для той нации, которая хочет рас­пространять науки среди жителей для их благополучия». Венгерская Академия наук, основанная в 1825 г., воспримет идеи просветителей, направив героико-романтические интересы своих членов в русло науч­ного исследования венгерского языка и его связей с культурами род­ственных народов. Финляндская наука длительное время сохраняла университетские черты, то есть образ образовательного учреждения, развивающего собственные научные школы, берущего начало от осно­ванной в 1640 г. Академии в г. Або/Турку и далее к Императорскому Александровскому университету в г. Гельсингфорсе/Хельсинки. Од­нако, масштаб начатых исследований, нацеленных на идентификацию финнов в историческом и географическом пространстве, вскоре заста­вил финляндских ученых искать интеграции с правительственными органами и имперскими научными центрами. Неслучайно, многие фин­ские исследователи языка и культуры финно-угорских народов, отправ­лялись в длительные экспедиции по России, опираясь на поддержку своего университета, властей автономии и Санкт-Петербургской Акаде­мии наук. При этом, большая часть из них стремилась сочетать препо­давательскую деятельность с интенсивными полевыми изысканиями и разработкой фундаментальных проблем этногенетического характера.

Идея экспедиции: Прежде всего, необходимо было расстаться с привычной организацией научного труда и отправиться в полную неиз­вестности дорогу. Пожалуй, наиболее точно по этому поводу высказался А.Л. Шлёцер, отметивший, что шаги истории надлежит прослеживать не столько по военным дорогам завоевателей, сколько по проселкам, по которым незаметно крадутся купцы, миссионеры и путешественники. От себя добавим — и этнографы, и фольклористы, и археологи.

Развившаяся из западноевропейской традиции фиксирования путевых наблюдений экспедиция создала абсолютно новый тип исследовательских процедур, ныне известный как полевая работа[5]. Кроме того, она привела к появлению такой системы взаимоотношений, которую можно опреде­лить как «экспедиционное товарищество». Университетский, затем академический корпоративизм был связан с иерархией, экспедиция же подразумевала разрыв с традиционной схемой отношений. Экспедици­онное равенство вместе с тем не препятствовало проявлениям лидер­ства, но лидерства, обусловленного не борьбой за власть и имущество, а основанного на готовности принять чужой авторитет, пусть не всегда подкрепленный чинами и рангами, но способный обеспечить эффектив­ную жизнедеятельность научного коллектива, находящегося в полевых условиях, нередко в агрессивной социальной и экологической среде. С течением времени лидеры экспедиции могут сами превратиться в субъекты, персонифицирующие историю науки, чей мифологизирован­ный жизненный путь будет увлекать в дорогу новые поколения ученых.