Финно-угорские этнографические исследования в России

В истории финно-угорских исследований рассматриваемого перио­да найдется немало примеров, иллюстрирующих деятельность «экспе­диционных товариществ». Одним из наиболее ранних опытов такого рода была поездка Д.Г. Мессершмидта по Сибири (1720-1727 гг.). Будучи на первых порах «полководцем без армии», Мессершмидт именно в экспедиции нашел родственные души таких же скитальцев, правда, в отличие от него, подневольных. Пленные шведы с готовно­стью приняли предложение своего гражданского товарища пойти в неизвестность, приняв его верховенство не только по причине началь­ственного статуса, но и учитывая его духовные качества, безусловно, усиленные их общим пиетическим настроем. Ученый, в свою оче­редь, разделил с ними не только все тяготы сибирского странствия, но и поделился собственными знаниями. Знаниями, которые в сочетании с «полем», сформировали его «верного драбанта» — Ф.И. Страленберга как исследователя, выросшего до собственных оценок собранного ма­териала. Несколько иной пример экспедиционного товарищества пред­ставляет история поездки руководителей сухопутного отряда «Великой Северной (2-ой Камчатской) экспедиции» (1733-1744 гг.) — Г.Ф. Мил­лера и И.Г. Гмелина. Будучи по началу малоопытными и в какой-то мере легкомысленными молодыми людьми, чье мировоззрение с успе­хом сочетало авантюризм и традиционную немецкую работоспособ­ность, они в дороге проделали огромную работу, прежде всего над собой. Преодолевая свою абстрагированность от этнокультурного ок­ружения, участники экспедиции смогли реализовать амбициозные пла­ны по описанию необъятных пространств Восточной России слывшей, с точки зрения европейской историографии «...под именем Татарии». Как писал об этом профессор Гмелин «...все народы, в ней обитавшие, почитались за татар; не знали даже, как далеко (на восток) тянется суша и продолжается ли она до Америки или отделяется от нее мо­рем». Великая Северная экспедиция не знала себе равных по постав­ленным задачам, а, как оказалось позже, и по обилию собранных ма­териалов. Причем, многие этнографические сведения, полученные со­трудниками Академии наук в Поволжье, на Урале и в Сибири, будут положены в основу грядущих финно-угорских исследований.

Поколение, пришедшее в российскую академическую науку во вто­рой половине XVIII в., было так же, как и их предшественники, увле­чено идеей экспедиции, где просветительские цели сочетались с госу­дарственной необходимостью (предусматривая научное описание всей империи с точки зрения истории, управления и административного деления, физической географии и экономики, включая зоологию и ботанику). В качестве одного из направлений выделялись исследова­ния сравнительного характера по выявлению связей между угорскими и финскими народами. Работа, развернутая отрядами Физической экс­педиции (1768-1774 гг.), дала не только богатый эмпирический матери­ал, отображенный в «Дневных записках» И.И. Лепехина, «Путеше­ствии по разным провинциям Российской империи» П.С. Палласа, «Журнале и путевых записках» Н.П. Рычкова, записках И.П. Фалька, но и ряд новых идей. Так, на основе полученного полевого опыта можно было уже приступить к первичному осмыслению собранных материалов. Результатом предпринятой академиком И.Г. Георги систе­матизации стал фундаментальный этнографический труд, первый том которого был непосредственно посвящен финно-угорским народам империи. Кроме того, особой академической комиссией была выска­зана мысль о перспективности перехода от длительных маршрутных путешествий к региональным экспедициям. Дополнительную динами­ку в этой связи могли получить полевые финно-угорские исследования, для поддержки которых необходимы были специалисты. Логическим продолжением данной идеи стало конкретное предложение совместить академический интерес и стремление финских ученых глубже прояс­нить историческое и культурное прошлое своего народа.

В 1795 г. П.С. Паллас от имени Санкт-Петербургской Академии наук обратился к продолжателю шлёцеровской научной традиции, профессо­ру Х.Г. Портану, снискавшему известность своими феннофильскими взглядами, приехать в Россию, чтобы заняться изучением родственных финнам народов. К сожалению, имевшая место политическая напря­женность между странами, почтенный возраст и неуверенность в состо­янии здоровья не позволили Портану принять это предложение. Вместе с тем, Портан выразил надежду, что наверняка найдется некий «...разум­ный молодой человек, который сможет осуществить это путешествие прежде, чем эти различные народы окончательно ассимилируются с русскими». Этот ответ, кроме известного пессимистического (просве­тительского) настроя относительно будущего российских финно-угров, подразумевал и другое[6]. А именно — будущее финно-угорских иссле­дований зависит не только от дальнейшего поиска и обработки поле­вых материалов, но и от своевременного появления новой генерации исследователей, способных взять на себя инициативу по решению ра­нее выявленных научных задач.