Финно-угорские этнографические исследования в России

Уже после первой встречи в Торгау в 1711 г. Лейбниц, покоренный «властелином, призванным более, чем всякий другой, споспешество­вать мировой цивилизации в обширном смысле этого слова», убеждает царя, среди прочих инновационных проектов, заняться организацией «республики ученых». По его мысли, находясь под покровительством просвещенного монарха, Академия должна стать подлинным центром научной активности в России, открывая ученым мужам далеко идущие перспективы. Увлеченный поисками изначального языка человечества, Лейбниц предполагал, что изучение российских этнолингвистических материалов позволит пролить свет на события древней истории наро­дов, живущих в стране «великого государя». Практические советы, поступавшие от европейских ученых, совпадали с интеллектуальным этосом царя, сочувствовавшего настроениям его корреспондентов. Неслучайно, став в 1719 г. почетным членом Парижской Академии наук, Петр I в ответном благодарственном послании академикам, пи­сал: «...ничего больше не желаем, как чтоб чрез прилежность, которую мы прилагать будем, науки в лучший цвет привесть». Еще до учреж­дения Академии наук российские власти делали определенные шаги по собиранию исторических материалов. В частности, хорошо извест­ны петровские указы 1717-1721 гг. о приеме за вознаграждение разно­го рода «куриозных вещей» и древностей. Следует подчеркнуть тес­ную связь этих мер с характерным для классической эпохи интересом к составлению частных коллекций «диковин» и «антиков», логическим продолжением которого явилось формирование фондов первого рос­сийского музея — Петровской Кунсткамеры. Уже в несколько ином, идеологическом ключе можно рассматривать петровские распоряже­ния о снятии копий с древних актов и летописей, переводе и публика­ции известий иностранцев о России и поручение Я.В. Брюсу всту­пить в переговоры с Лейбницем о проведении специального исследо­вания по вопросу происхождения русского народа.

Академия наук, основанная в Российской империи сенатским ука­зом 1725 г., стала одним из немногих государственных институтов, где модель власти как суверенного закона, устанавливающего предел есте­ственной свободе, приобрела иную перспективу, объединяя усилия ученых «скептиков и критиков». Академия оказалась учреждением, приемлющим личностную автономность, наряду с общим стремлением участников научного процесса к релевантному результату. Одновре­менно Академия в качестве одного из имперских проектов обеспечива­ла людям свободных профессий и нередко низкого происхождения доступ на государственную службу и право говорить от имени власти научным языком. Согласно высочайше одобренному проекту, академи­ческое учреждение должно было состоять из трех классов: математики, физики и гуманиора, причем последний класс включал в себя элоквен­цию и «студиум антиквитас», историю древнюю и современную, а также право, политику и этику. Несмотря на предложенное разделе­ние сфер ответственности, при решении масштабных государственных задач академики придерживались принципа универсализма. Нагляд­ным подтверждением тому служат академические экспедиции, в ходе которых историко-этнографическими исследованиями занимались чаще всего представители естественнонаучных дисциплин. Поддерживаемой государством интеллектуальной элите было позволено более или менее свободно выражать свои мысли на страницах печатных изданий, орга­низовывать дискуссии по острым вопросам социальности, не опасаясь скорого суда и расправы. Академическая свобода проявилась еще в том, что в 1759 г. была утверждена новая категория сотрудников — членов-корреспондентов, которые могли способствовать приросту знаний свои­ми трудами, выполняемыми инициативным путем, без отрыва от основ­ных занятий, часто не связанных с наукой и образованием.