Финская баня

Что особенно удивило Колотая, так это северное сияние. Оно было таким далеким, но все же нагоняло на человека тоску, затрагивало какие–то особенные струны души, о которых ты никогда не думал и даже не подозревал, что они у тебя есть. Под этим сиянием человек — так считал Колотай — становится маленьким, как песчинка во Вселенной, он превращается в частичку чего–то огромного, бескрайнего, что соединяется где–то там далеко и высоко еще с чем–то большим, и ты уже не сам по себе, а кто–то и что–то, попадающее во власть Вселенной, и не ты собой управляешь, думаешь, решаешь, а управляет и решает за тебя что–то такое, смотрящее на тебя с высоты сотен и тысяч километров, и оно видит тебя — насквозь, — а ты его не видишь, только чувствуешь, какая огромная сила держит тебя в своих невидимых, мягких, но крепких объятиях. И когда начинаешь больше думать об этом, становится даже страшно…

В сарае не было фонаря, с которым обычно люди ходят в сарай, погреб, гумно — туда, где нет окон. А здесь двери были открыты, и в сарае стоял полумрак, в котором легко можно ориентироваться, тем более, что работа эта такая привычная, знакомая, ее можно выполнять с завязанными глазами. Колотай первый раз видел, как Хапайнен и Юхан поили лошадей в денниках, коров, стоящих в своих стойлах, но без цепей на шее, как это часто бывает в хозяйствах. Потом лошадям засыпали овес в ясли, клали сено, чтобы было что жевать всю ночь и греться. Коровы тоже получили на ночь свою порцию сена, овцы, чтобы о них не забыли, блеяли на весь сарай, требуя своего.

Примерно через час все было сделано: животные стояли над своими яслями и жевали — грелись. Хапайнен ничего не спрашивал у Колотая, ничего не говорил. Он словно лишь показывал своему батраку: вот смотри, запоминай, тем более, что ты сам крестьянин. Но в конце спросил у Колотая:

— А сколько у вашего колхозника коров, лошадей?

— Лошадей нет, они все колхозные, а корова у большинства одна, еще теленок, потом его сдают на ферму, имеют какую–то прибыль. У некоторых есть свиньи — одна, две, овечки — три, пять. Вот такое наше частное хозяйство.

— А как же без лошадей? — удивился Хапайнен.

— А зачем они? Земли у нас нет, она вся колхозная, ее пашут сейчас тракторами.

— Тракторами, — покивал головой Хапайнен, — а потом МТС заберет из колхоза половину их урожая за работу. Так или нет?

— Так–то оно так, но откуда вы знаете такие подробности нашей жизни? — настал черед Колотая удивляться.

— Откуда? Люди наши у вас бывают, в Карелию ходят к родственникам и все видят и нам рассказывают… На одной земле работаем, на песчаной, каменистой, а мы, финны, намного лучше вас живем, ты это знай. Потому что на себя работаем, а вы — на ненасытное большое государство, которому сколько ни дай — все мало. Как в пропасть бросай — и все будет мало. Может, неправду говорю?

— Если бы неправду — я был бы рад. А то именно так, как оно есть, вы говорите. Мы живем хуже вас, мы по сравнению с вами действительно бедные. А почему — об этом можно много говорить. Главное, мне кажется, в нашей системе: забрать все у людей, а потом давать им по маленькому кусочку. А если будешь жаловаться, кричать — так и того не получишь.

Они уже собирались выходить из сарая, как появилась хозяйка с ведром в руках, прикрытым белой салфеткой, не иначе, доить коров. Юхан остался с матерью, а они вдвоем вышли во двор. Снег громко скрипел под ногами, мороз крепчал. Небо было темное, низкое — похоже, пойдет снег. Каптээни — Капитан бросился к ним, лизнул руку хозяина, потом потерся о ногу Колотая — он признал уже чужака своим.

— Ты не куришь? — спросил Хапайнен у Колотая.

— Нет, что–то не нашел в этом ничего приятного.

— Правильно. Я курил много лет, а потом бросил. Вредная привычка. А скажи, Васил, много у вас пьют?

— Насколько я знаю, пьют много. И в городе, и в деревне. Водка дешевая, говорят, что специально. Хороших товаров нет, чтобы что–то купить, нужно долго стоять в очереди. А водки сколько угодно. Вот люди и берут.

— Одни пьют от изобилия, другие — с горя, — подвел итог Хапайнен.

— У нас, скорее всего, — с горя, — добавил Колотай. — Тоже вредная привычка. Однако же…

Хапайнен ничего не сказал. Он мог оборвать разговор на полуслове.