Финский дом

Незадолго до отъезда Иву взяли на «зачистку». Это, конечно, было против правил. Даже хуже, риск был слишком велик, но полковник отчего-то решил рискнуть. «Зачищали» аул по наводке «федерального чеченца». Предполагалось освободить трех-четырех рабов. В ауле в пятьдесят дворов из каменных сараев и земляных ям – зинданов – вызволили двадцать пять отощавших, завшивленных, заросших щетиной пленных. И старых, украденных еще до начала войны, и молодых, взятых в плен солдатиков. Среди освобожденных оказалось и три женщины. Битые, регулярно насилованные, в обносках они затравленно жались к военным до тех пор, пока их не привезли в Ханкалу. Всю дорогу они плакали и рассказывали, рассказывали о том, что с ними произошло, как их обманом вывезли в Чечню, как продавали и перепродавали…

В тот вечер Ива к нам не пришла. Она лежала на второй полке своего купе и тихо плакала.

– Не надо ее трогать, – останавливал норвежец сердобольных коллег, – пусть поплачет, это полезно, у ней сердце открылось…

Терракт (Время мусульманского поста. Окраина Урус-Мартана)

Ночь. Печальная луна сквозь черные ветви раскидистого дерева внимательно смотрела на двоих, скорчившихся в небольшом овражке на куче валежника. Они пробрались на окраину Поселка еще засветло и теперь дожидались, когда совсем стемнеет и погаснут огни в ближайших домах.

Пожилой был одет пестро, но тепло и добротно, на втором – молодом еще совсем пареньке – новенькая камуфляжная форма, черная вязаная шапочка с зеленой полосой, высокие армейские ботинки. Он то и дело с нескрываемым удовольствием трогал портупею, скашивал карие глаза на большой армейский нож в серых пластиковых ножнах, на ребристый отблеск гранат на поясе.

Бородатый мерно покачиваясь, говорил:

– Все из-за того, что забыли обычаи предков. Из-за того, что забыли Аллаха, жениться и замуж за русских выходить стали, перестали уважать старых… Вот сейчас – пост, а что ты делаешь, кушаешь днем, пиво пил! Называют себя правоверными, а сами сало едят, тьфу!..

– Дядя Арби, разве дело в посте…

– Молчи и слушай. Пост для правоверного – свят. Нет поста – нет веры! Пост – долг, пост – твое благочестие. Во время поста ни есть, ни пить, ни курить, ни к женщине подходить нельзя.

– Дядя Арби, так ведь война же, до поста ли. Поесть бы сытно. Да в живых остаться. Да в руки федералов не попасть…

– Молчи и слушай. Именно в военное время и необходим пост. Именно сейчас и надо поститься. Все время, чтобы тело не мешало духу.

– Что же Аллах не помогает нам. Сколько лет русских прогнать не можем.

– Молчи и слушай. Богохульствуем, лжем, за деньгами гоняемся! Один раз соврал – и словно не постился…

Пожилой замолчал и обернулся на огни Поселка. Там залаяли собаки, натужно загудел невидимый двигатель, по домам, заборам и деревьям пролетел свет фар.

– Коробочка пошла, – совсем другим тоном пробормотал бородатый. – Куда бы это в ночь, спецоперация что ли?

– Это не коробочка, – возразил молодой, – это восьмиколесный. А правда, что позавчера Ахмет в Аргуне восьмиколесный в ромашку превратил?

– Правда. Два двухсотых и семь трехсотых. Ну и у Ахмета один убыл в санаторий.

– Один трехсотый – это ничего.

– Да…

Заметно похолодало. Огни в Поселке гасли один за другим, стих лай, и на округу опустилась полночная тишина. На синем снегу четко чернели тени, пар от дыхания уходил в темноту невесомыми облачками. Тот, что моложе, завозился на валежнике и спросил:

– Дядя Арби, а ведь в пост и оружие нельзя в руки брать, а мы на задании. Сейчас убивать будем…

– Неверные не люди. Аллах их не знает… Пора.

Они поднялись, младший поправил на спине тяжелый, по-видимому, рюкзак. Они выбрались из овражка и, держась теней деревьев, направились в сторону Поселка. Через минуту скрип снега затих, и силуэты ушедших полностью слились с чернотой перелеска. Ночная птица вскрикнула где-то в переплетении ветвей, луна посветлела и поднялась выше на небосводе, и сонная тишина вновь запеленала землю.

Минут через двадцать в Поселке ярко полыхнуло, и на мгновенье синий снег стал белым, а потом разом стало еще темней. Через секунду донесся звук оглушительного взрыва, и почти сразу раздался стрекот пулемета, к которому присоединилось более тонкое, похожее на звук швейной машинки, стрекотанье автоматов…

Луна ликом безучастного Будды, ликом страдающего Христа, ликом печального Аллаха смотрела сквозь редкие облака на эту сумасшедшую землю, где только что одни люди погубили других людей…

Панорама разбитого завода на окраине Грозного. Бесснежная чеченская зима. Армейские палатки среди развалин, бронетехника, большие темные кирпичные корпуса, заложенные мешками с песком окна. Камера наплывает на один из корпусов. В кадре темная, закопченная комната. В ней четыре железных кровати. В углу гудит газовым пламенем черная железная печка, посреди комнаты стол. На столе водка, закуска, вокруг стола четверо – трое военных и журналист в толстом черном свитере. В комнате тепло, но журналист никак не может согреться после многочасовой езды на ледяной броне БТРа.