Фёдор Абрамов

Книга полна горчайшего недоумения. Огненной боли за людей деревни и глубокой любви к ним, без которой, вообще говоря, незачем браться за перо. Конечно, многое в тех нечеловеческих трудностях деревенского бытия, которых вы касаетесь, можно отнести за счёт местных, северных условий, но так же, как нельзя во всём винить одну войну и всё ею объяснять, так и “местные условия” не покрывают всего.

Книга населена столькими прекрасными по живости и натуральности своей людьми, судьба которых не может не волновать читателя. Они, эти люди – и старики, и дети, и юноши, и женщины, и редкие мужчины среднего возраста – невольно воспринимаются как его, читателя, деревенская родня, сверстники и друзья, оставшиеся там по многосложным обстоятельствам. Незабываемы картины первого возвращения кормильца Михаила с лесоповальных и лесосплавных работ с гостинцами и подарками оголодавшей вдовьей семье. Здесь впервые обрисовывается с исключительной сердечностью и нежностью образ Лизы (как-то не хочется называть эту чудную девчушку-девочку Лизкой), который ещё развернётся потом с необычной щемящей привлекательностью в картинах проводов её Михаилом в лес, с обучением по дороге тяжёлому, не девичьему искусству управляться с топором; в её новогоднем посещении семьи, наконец, в отчаянном её замужестве “из-за коровы”.

Да и не одна Лиза, я начал с неё, потому что она истинное открытие художника, и человеческое обаяние этого образа просто не с чем сравнивать в нашей сегодняшней литературе. Но я не хочу сказать, что другие образы написаны слабее – “матерь” (лучше всё-таки в именительном падеже – мать), ребята-близнецы, председательша Анфиса Петровна, “поп” Мошкин, жуликоватый и “прожиточный”, но и симпатичный. Вопреки, может быть, намерениям автора Егорша – не буду всех перечислять, не статью пишу, – даже на редкость сильно показан первый секретарь райкома, на долю которого в литературе обычно выпадает роль “бога из машины”. Замечательно, что этот фанатик “выполнения плана”, страшный тем, что он не откуда-нибудь извне, а здешний, знающий труд земляков, “бессердечный бурмистр, окаменевший в инертных понятиях, всецело зависящий от указаний”, при ближайшем рассмотрении тоже человек.

Словом, в книге есть то, что делает книгу явлением – образы людей, явившиеся в ней во плоти, которых не спутаешь с образами других книг…»

Заседание редакции «Нового мира» по вопросу публикации абрамовских «Двух зим…» состоится 27 сентября 1967 года.

Для Фёдора Абрамова, приглашённого на сия «смотрины» романа, мнение Александра Твардовского о «Двух зимах…» уже было известно. Но что скажут Дорош, Хитров, Марьямов, Айтматов и другие? Не станут ли они убеждать Твардовского в обратном? Или вновь вернут рукопись на доработку? А вдруг на заседание придёт Федин, также состоявший в редсовете?

На самом деле Фёдор Абрамов, уставший ждать, был готов к любому повороту событий, даже самому худшему, остро чувствуя напряжённую атмосферу вокруг журнала, нагнетаемую недоброжелателями.

После долгого обсуждения в конечном итоге за публикацию романа проголосовали без исключения все члены редсовета. Конечно, были определённые рабочие замечания по тексту, которые автору надлежало устранить в кратчайшие сроки, но тем не менее «Две зимы…» выходили на финишную прямую после долгого нелёгкого марафона на пути к читателю.

И вот он, итог многочасового заседания, звучащий как приговор – протокол с постановлением, подписанный ответственным секретарём редакции Михаилом Николаевичем Хитровым и заверенный новомирской печатью:

«Рукопись одобрить. Поручить редакторскую работу Дорошу Е. Я., запланировать публикацию романа на 1–3-й номера 1968 года».

В Ленинград Фёдор Абрамов вернулся с рукописью, на которой были пометки, сделанные рукой Александра Твардовского. Предстояло ещё некоторое время напряжённой работы по вымарыванию из романа всего того, на что указали главред и члены редакции. Отстаивать то, на что указали в «Новом мире», было бессмысленно. В противном случае публикации не видать! 20 ноября 1967 года Абрамов сдал рукопись в «Новый мир». Больше к тексту он не прикоснулся. Именно эта дата авторского окончания работы над романом и будет указана в конце новомирской публикации романа.

Но и последней версии «Двух зим…» от новомирской цензуры достанется порядком. 1 декабря Фёдор Абрамов запишет в своём дневнике: «…Лакшин и Кондратович меня изумили – вырубили все самые острые места (биография Е. Мошкина, заём, причины падения коммуны). В общем, и в “Новом мире” цензура».