Фёдор Абрамов

А премию Фёдору Абрамову тогда, конечно же, не дали. Но шанс её получить вопреки всему всё-таки был. Даже в комиссии по присуждению были те, кто по достоинству оценил «Две зимы…». «Схватка на заседании большая, – сообщал в письме Абрамову заместитель главреда «Нового мира» Алексей Иванович Кондратович, присутствовавший на обсуждении. – Итог: шесть на шесть. Не хватило одного голоса для перевеса…» Решающий голос в пользу украинского поэта Андрея Самойловича Малышко, которому тогда и присудили премию, отдал представитель ЦК КПСС, входивший в состав комиссии. «У Абрамова, – обратился он к присутствовавшим, – тьма в романе такая, что её можно ножом, как повидло, резать».

Сам Фёдор Абрамов 10 ноября 1969 года отметит в дневнике: «Премию не дали. Это надо было ожидать. Макогоненко по этому поводу мне прочитал целую лекцию. С чего дадут очернителю, автору “Нового мира”? Да ведь это признать правильность линии журнала, оправдать его. А кроме того, не забывай: премии – это бизнес…»

«Пелагея»

В июньском номере «Нового мира» за 1969 год была опубликована новая повесть Абрамова «Пелагея», вызвавшая очередной поток резкой критики не только в адрес автора, но и самого журнала «Новый мир». И всё это накануне решения вопроса о Госпремии.

«Если напечатаем “Пелагею”, премии Вам не видать… Вот и выбирайте – премия или литература». Эти слова Александра Твардовского Фёдор Абрамов по памяти записал в своём дневнике. Были ли они пророческими?

Иное дело, если бы разговор шёл о выдвинутом на премию романе «Две зимы…». А тут какая-то повесть о старушке, доживающей свой век! Да и вряд ли Фёдор Абрамов мог предполагать, создавая свою «Макариху» (такое рабочее название было у повести, задуманной ещё в середине 1958 года), что она вызовет столько шума и критиканского ажиотажа в прессе, особенно в ленинградской.

В статье «Сюжет и жизнь» в контексте повествования о прототипе Пелагеи Фёдор Абрамов признается, что окончательно найти сюжет «Пелагеи» помог Александр Твардовский: «Помню, как, прочитав повесть, он сказал: – Как будто бы всё есть. Есть характеры, есть среда, есть слово, а вещи нет». И далее Абрамов раскрывает: «Я и сам не был удовлетворён своей “Пелагеей”, но, конечно, только выслушав мнение такого авторитетного и глубокоуважаемого мной человека, я начал “прозревать”. Короче говоря, после долгих раздумий я пришёл к выводу, что ошибка моя заключалась в концовке повести, где после смерти Пелагеи у меня в первом варианте шла ещё довольно подробная история жизни Альки в городе. И вот оказалось, что эта история, сама по себе любопытная и, кажется, неплохо написанная, в этой повести лишняя…»

Вполне возможно, что это было именно так, и Твардовский внёс значительную лепту не только в сюжетную линию окончательного варианта «Пелагеи», но и в само название повести, так как в первом её варианте Александр Трифонович читал её именно под заголовком «На задворках».

Тем не менее стоит признать, что стержневой корень «Пелагеи», имея своё начало в несостоявшейся повести «На задворках», вызрел у Фёдора Абрамова куда раньше, нежели с её текстом ознакомился Александр Твардовский.

Впрочем, то же самое можно сказать и о повести «Алька», появившейся на свет в первом варианте ещё задолго до прочтения её Твардовским и о которой Абрамов ни словом не обмолвился в вышеупомянутой статье. А ведь первый вариант «Альки» был создан писателем практически одновременно с повестью «Пелагея». Но у неё, увы, будет другая судьба.

Без преувеличения, повесть «Пелагея» социально острая, заставляющая думать и сострадать главной героине – Пелагее Амосовой, простой колхозной пекарихе, на плечах которой не только работа, но и больной муж, заботы по хозяйству и дочь Алька, у которой «единственная работа, которую она в охотку делает, это вертеться перед зеркалом да красоту на себя наводить». Пелагея не принимает, чем живёт Алька. Оттого и «война у Пелагеи с дочерью из-за работы идёт давно… с того времени, как Алька к нарядам потянулась». А война эта порой доходила до того, что Пелагее казалось, что, «не будь рядом чужого человека, лопату бы обломала об неё». Но не смогла одолеть Пелагея Альку, всё одно укатившую в город. Так и окончила свои дни Пелагея в одиночестве, схоронив мужа, упустив в город дочь, что даже и на похоронах матери не была и приехала лишь неделю спустя, но тем не менее «оплакала дорогих родителей, справила по ним поминки – небывалые, неслыханные по здешним местам». И всё же не осталась на родительском корню и, распродав всё, нажитое матерью, «заколотила дом на задворках, возложила прощальные венки» на могилы и уехала.