Фистула

«Я ведь чем люблю это место, блядь? А тем, что оно устроено вот ровно как настоящая страна, почти как наша, только лучше. Тут всё по природе, нахуй! Сверху здесь директорские кабинеты, но из них нихуя не видно, что творится на остальном заводе. Посредине наши мальчишки, настоящие мужики, в поту и муках трудятся на благо народа за ссаные гроши, потому что они подлинные герои родины. А внизу бабьё служит своему призванию, принимает роды и следит, чтоб из этой гигантской пизды лезло только здоровое мясо. Так бы весь мир обустроить, и была бы нехуёвая вселенская гармония, как в святых книгах, прости господи!»

Я вполне поверил, что Капитан и его подчинённые искренне считают эту патологическую картину утопией, хотя похожий на жареную рыбу недоросток зааплодировал чересчур уж лизоблюдски, а двое других подошедших к нам лишь одобрительно кивали, похоже сосредоточенные на более приземлённых материях, и теперь, когда их головы слегка механически двигались, я понял, что на самом деле не оба они немного походят на людей, а просто один из них выглядит совсем по-человечески, а другой – как плутоватая сорока, если бы у тех в моде были щегольские бородки, – и довольный собой Капитан представил всех троих: мелкого звали Шестёркой, и он помогал курировать рабочие и прочие процессы, человеческое существо откликалось на солидное прозвище Туз и решало системные вопросы в отсутствие большого руководства, а сорочье имя (или место в колоде) перекрыл очередной виток гмммгмммгмммгмммм, но на предприятии он занимал своим нешироким тазом должность целого главбуха.

«Туз, знакомсь, эт мой шурин, хочу ему здешние чудеса показать. Так что прикажи разбудить нашего героя».

Туз зыркнул на Шестёрку и мотнул ГОЛОВОЙ – челюсть у него была такая, словно по вечерам он от скуки грыз гвозди, – рыбочеловечек понёсся вниз по металлической лестнице, ухарски, почти подпрыгивая, издавая ногами то плюх, то бам, – светлячок безостановочно гмммычал, громко, почти у меня над ухом, пила устала пилить, удары не уставали колотиться, а хлопки, хлопки, хлоп, хлоп – отдавались в мозгу – как он ночью ухлопал её как он ночью оттрахал её– но Капитану-то что, у него мозгов не было, а только вонючая пасть, продолжавшая отрыгивать в мою сторону значительные слова.

«Шестёрка вернётся, всё покажет, а мы с пацанами будем неподалёку, обсудим дела. Дел тут заебись, уж поверь. Наша страна собирается воевать, брат, по-мужски воевать. Уже есть госзаказы, нам надо запасаться мясом, нахуй. Нам нужны солдаты – настоящие мужики, а не импотенты ёбаные! А армия это что? Это зверина, бля, животное с огромным животом, который нужно наполнить мясом и человеческой, сука, энергией! Сечёшь, какая ответственность на нас хуём повалилась?»

Я посмотрел на часы – четыре тридцать три – и тут возникла уродливая рожица вернувшегося проводника, и, накинув белые, как у хирургов, халаты, вся наша компания разномерных мужчин под топот ног, и звон металла, и для-для-длящееся гммгммммгммгмммм отправилась куда-то, я не видел куда, я искал Льва в детском халатике – искал Льва, нашёл Льва, а рядом с ним всё того же капитанского двойника, или это был сам Капитан, жирное Капитанище, а мы повернули налево, или направо, а потом направо, или налево, и прошли мимо двоих работников в смешных медицинских беретах – волосы у одного были такие пышные и кудрявые, что, сдавленные окровавленной шапочкой, походили на мозг, разбухший после снятия черепной крышки, – а хлопки отскакивали от стен, далёкие и близкие, почти бьющие по щекам, отскакивали от стен, стены были чёрные, или бурые, или зелёные, чёрно-буро-зелёные, грязнотравные, в свете человеческого светильника всё было грязным, отравленным, и мы вдыхали ехидный отравленный запах, и запах усилился, когда мы, минуя левые повороты и правые повороты, и просторную комнату с инструментами – дикими садистскими инструментами, разделёнными на чистые, грязные и только продезинфицированные после проделанной работы, гммммгммгммммгмм – минуя комнату, и повороты, и грохот ударов, и хлоп, хлоп, хлюп, хлоп попали в цех, который Шестёрка назвал – голосёнок и выговор у него были щипучие, точно на раскалённом языке танцевали капельки масла, – плачущим цехом.

«Девощка наща плащет мящом, щистым мящом. Вот, пощмотрите, мящо щивое, тут мягкое, как у ребёнощка, а в щледующем щехе плотное, кощтищтое, на прощарощку. Двещти тыщящ тонн мяща в мещящ, двещти тыщящ! Нещеловещещкая проищводительнощть! Только щ этих двух щехов мы мощем накормить дещяток городов! Одиннадщать даще!»