Фистула

«Боюсь, в первую очередь о нашем. консерватизме, о нашей дикости, о неспособности справиться с обстоятельствами. Человеку предстоит. научиться просыпаться каждый день в другом мире. Это может быть мир, где. эмм. как бы перепутано черное и белое, да? Это может. мир, перескочивший на век вперёд. или провалившийся на тысячелетие назад. Наконец, это мир, в который. в котором твоё лицо вдруг оказалось чужим лицом, твой голос – чьим-то ещё голосом, а твой язык – неведомым наречием…»

Четыре тридцать одна. Автомобиль свернул и припарковался, опустилась внутрисалонная перегородка, и только теперь я заметил, что лес оставил нас в покое, что по одну сторону дороги разделось до наготы бездомное поле, а по другую —

«Ну чё, приплыли».

– а по другую возвышался чёрный куб тончайшей стали. Это он вчера заворожил меня, это он был вторым органическим зданием, как их охарактеризовала Мадам Наполеон. Только в это сложно было поверить – если театр действительно был живым и я воочию увидел, как внутри него танцует и играет беспокойное сознание, то это монструозное строение скорее уж выглядело мертворождённым. А всё-таки, как и вчера, куб не был только лишь чёрным, но испускал странное пленяющее сияние.

Из машины я вылез последним, и успел заметить, что Капитан снял свои часы (цвета шампанского, с короной на циферблате) и оставил в салоне; а водитель надел перчатки – и по пути ко входу я несколько раз присматривался к его гантированным рукам, и мне казалось, что у него перчатки точно такие же, как мои, оставленные в карманах плаща. Уже у самых ворот Лев привлёк меня жестом —

«Дядя, будьте офторофны, тут намагнифено!»

– и отбежал к отцу, и тот похлопал мальчика по плечу. У здания были припаркованы ещё порядка двадцати машин – видимо, на них приезжали рабочие; откуда-то из-за угла выехал аквамариновый тягач, нагруженный понятно каким товаром. Буквы над высокими, напоминавшими гробовые крышки воротами предупреждали, что мы попадаем в пространство гротеска и умоисступления —

Мясопорождающий завод «Пасифая»

– но я не сразу понял, что к чему, – дважды перечитал надпись и даже собирался спросить о ней Капитана, когда мою мысль сбила резкая вонь, кислая металлическая вонь, которая залезла в ноздри при размыкании створок, и уже через секунду я ощутил тошнотворную горечь во рту, а Капитан, пожимая крепкую руку угрюмого двух-с-чем-то-метрового охранника, сам заговорил со мной.

«Обычно сюда левые люди не попадают, пропуск нужен, это ж, бля, всё-тки объект государственной важности…»

«Гофударфтфенной фафнофти!»

«…но ты исключение, ты ж семья».

Сказав это, он улыбнулся так, словно хотел меня своей ухмылкой оскорбить. Видимо, ни ему, ни двойнику, ни даже Льву запах смерти и крови не был противен, они к этой вони привыкли (мальчик бывал здесь многократно, понял я). Капитан вступил на территорию завода первым, я – последним, и ничего не успел даже разглядеть, потому что ворота быстро захлопнулись, и мы очутились в полной темноте. Мне казалось, что темнота немного подрагивала, словно по ней растекается дым, и что вдали вроде бы существует какой-то тайный, едва заметный просвет и в нём – тёмно-серые очертания ровных линий, а в остальном взгляд ничего не мог уловить. Я не видел собственных рук, не слышал вошедших вместе со мной, только громкие хлопки и удары, хлопки и удары, и резвое, как у дантиста, сверло, а ещё хриплое удаляющееся гудение: гмммгмммгмммгммм.

«Сейчас-сейчас! Простите, Капитан, я посрать отходил! Хы-хы, се-ейчас…»

Невидимый моложавый голос затянул тот же неестественно низкий гулкий горловой гимн – гмммгмммгмммгммм – и светящийся человеческий силуэт проявился во тьме; люминесценция всё усиливалась, и спустя секунд пятнадцать он стал излучать достаточно света, чтобы взгляду открылась комната, по-видимому приёмная, и рабочий стол с раскрытой тетрадью, где отмечались визиты, и стены, на которых висели плакаты, изображавшие внутренности, мышечное строение животных или приготовленные блюда, с одинаковым красно-чёрным лозунгом: «Мясо – самое важное в жизни человека». Работнику было на вид лет двадцать пять, его тело светило почти безупречной белизной, с небольшим жёлтым отливом; свет проходил сквозь его одежду – он был как самая настоящая живая лампочка. Он указал Капитану на тетрадь, не переставая гмммы-чать, тот взял ручку, а любопытный Лев склонился над столом, чтобы подсмотреть, как цифры и росписи овеществляют призрачное человеческое присутствие и делают его историческим фактом.