Фистула

«…Ганс, дорогой, как далёк твой прошлый приезд. Сколько годков пробежало?»

«Эмм. шесть, кажется. Да, шесть. Я очень. радуюсь быть здесь».

«В закулисье ты сказал: я отправлюсь исследовать земные разломы. Поведай зрителю, который не знает многого, что за ниточка связывает ход времени и сыру-землю…»

Студия была заполнена самыми разными моделями часов: украшенный рыбьими фигурами хронометр в серпентиновой шкатулке; грифельная доска с часоминутной схемой, меняющейся будто по воле призрака; фарфоровая кукла восьмилетнего мальчика в полный рост с циферблатом вместо лица; часы в форме утёса, на котором встал на дыбы позолоченный конь, еле удерживаемый всадником; семейство изворотливых маятников, показывающих время пересечением своих теней; позолоченная человеческая ладонь с ножницами в качестве стрелок; висящий на стене поезд с часами на каждом вагоне. Это напомнило мне о притворявшейся часовым магазином комнатушке театра, через которую я прошёл по пути к аттракциону. Хотя здешнее собрание измерителей было куда более примечательным.

«…и в этих районах фиксирована… эмм. частотность темпоральной аномалии. А, как тебе известно, я выступаю за то, чтобы. да, чтобы аномальность видеть как чистую форму времени, время как таковое».

«Покуда этакие временные аномалии приметны и известны, опиши их, будь добр».

«Возьмём для примеров, что. событие инвариации. Какое-то событие варьировано так, как если бы оно. эмм. происходило одновременно или почти одновременно с собой, то есть одновременно дважды. Но это раздвоение существует короткий период, и одна из вариаций. сгорает тем или иным образом…»

Я не знал, когда сделана запись передачи, и даже не был уверен, что присутствующие на ней до сих пор живы, но меня это не особенно интересовало, я вообще мало вдавался в подробности происходящего на дисплее. Голоса любезных собеседников действовали усыпляюще, но это вызывало не расслабление, а беспокойство, точно что-то шептало мне – если провалиться сейчас в сон, то потом можно и вовсе не проснуться. Автомобиль, между тем, разогнался настолько, что проносившиеся в окне зацикленные деревья я совсем перестал различать. Четыре двенадцать.

«…нам неизвестно сегодня, что… производит такую аномальность, да? Спор идёт про то, происходит ли это складка в. эмм. как бы складка в субстанции времени или, потому что времени. времени больше, чем вмещает один опыт, аномальность производит тело».

«Тело человеческое?»

«Да, животное тело…»

В памяти кто-то ухватил меня за щёку и больно задёргал. Мать? Нет, это какая-то чужая пьяная тётка, третий день ошивавшаяся в нашей квартире. Сейчас я мог её и поблагодарить – жестокая рука сняла сонливость, позволив лучше различить происходящее за окном. На древнем зелёном папирусе леса мне виделись письмена, столь же неясные, что и на дверях в театре. Что это – сообщение? Инструкция? Машина гнала, смазывая строки. Лес преследовал меня – или учил преследовать? Всё больше я убеждался, что история моей любимой зеленоглазой сестры и её зеленоглазого сына имеет непосредственное, но пока не прояснённое отношение ко множеству иных историй, и истории эти буквально вкладываются друг в друга, и порой невозможно определить, какая из них больше и значительней, ведь иголка моей собственной судьбы пронзает их сразу все.

«…Ганс, я зацепиться хочу здесь за один узелок нашего разговора. Ведь линейность, ежели верно я усвоил твою концепцию, – ведь линейность времени, в которую всякий нынче вместо круга верует, сама разве что аномалия и ничего иного?»