Фистула

– но, конечно, это был не тот знакомый и даже полюбившийся голосок, а какой-то другой, донесённый ветром в качестве издевательской шутки. По крайней мере, я его не узнал. Зато окончательно узнал машину – по отделанному древесиной салону стало ясно, что это была именно она, только вот за рулём теперь сидел кто-то другой: парень не старше двадцати, с кривой рваной стрижкой, острым носом; разве что глаза были такие же тёмные и глубоко посаженные, как у прошлого моего харона. Соломенные руки обращались с рулём в оплётке неловко, во время разворота запястье согнулось под прямым углом. Он заговорил со мной неуверенно, когда мы отъехали от дома сестры метров на триста, почти добравшись до крайних усадеб.

«Мне, конечно, передали слова, но я думал: разве же я донесу. А гляди-ка. В жизни всё так устроено, время ходит туда-сюда, а вещи-то всё равно свершаются».

Я отметил, что новый водитель приукрасил рабочее место так, что оно стало больше походить на колдовской храм: по краю лобового стекла свисала бахрома, а с зеркала заднего вида – малахитовые чётки на яркокрасной нити; приборная панель была обклеена странными изображениями скелетных систем каких-то ненастоящих зверей, а посреди панели свернулась в клубок вроде бы игрушечная змея; даже жёлто-алая роза на рычаге переключателя скоростей теперь подсвечивалась. Вместо прежнего мускусного запаха по салону разносился целый букет благовоний. (По небу быстрее всякого автомобиля распространялась преддождевая чернота, и лес, больше не приукрашенный солнцем, показал свой настоящий сумрачный облик.)

«Я ведь на самом деле не извозом занимаюсь, у меня и другие дела есть».

Небо изо всех сил хлопнуло рояльной крышкой, и молодой водитель даже вздрогнул, посмотрел в боковое стекло, подумал немного и встряхнул головой. Впереди показался поворот на трассу. Парень потянулся к магнитоле, но убрал руку, ничего не включив. На часах было что-то около восьми двадцати. (Лес, не скрывавший больше своих намерений, привлекал взгляд какой-то новой сплочённостью деревьев, непроходимой плотностью. Ветки не просто касались соседних стволов, а как будто собирались в них врасти.)

«Вы же знаете, лес собираются вырубить подчистую. Жалко так, он ведь мне практически родной. Приходится многим жертвовать, пытаясь его спасти».

Мы повернули, как раз когда началась дождевая соната. Дождь был плотный, чрезмерный, каждой капле дал по паре, словно небо раскрыло сразу две раны, одну над другой. Заскрипели дворники. Водитель сбавил скорость, но на разбитой дороге нас всё равно потряхивало. На часах было что-то около восьми. Что-то около восьми? Да, что-то около восьми. (Лес, мокрый, морской, размывал дорожные берега. Деревья толпились так, что им не хватало места. Они приблизились к трассе вплотную и не отступали как прежде: не было теперь ни обочин, ни кюветов.)

«Кажется, пришёл черёд нерассказанной истории, верно? Что же, я запомнил её так, что она не будет длинной, да и время от нас ещё не утекло. Помните девочку, которой удалось от вас укрыться? У неё ещё пальчика нет… Вижу, что помните. Так вот, однажды эта девочка возвращается из школы домой и обнаруживает, что рядом с её домиком – в синюю краску, с косой калиткой и полумёртвым деревом под окном – стоит точно такой же: краска такая же синяя, калитка покосилась, дерево едва живое и разве что по стеклу не стучит. Никто и не помнил, что дома этого когда-то не было, он как будто всегда уже был. И когда девочка туда пошла – оказалось, что там живёт она же! Такая же точно девочка, тоже пальчика нет, и в имени всего одна буковка другая. Но разница только: в первом доме папка её не жил, а во втором она с папкой-то жила, а матери не было. После-то она поняла, что случилось. Поняла, что в одном доме она бы жила, если её матушка тяжело заболеет – папка, конечно, предусмотрительно улизнул от такой ноши. А в другом доме она жила бы, если бы её мать уже была больна – и горе-папаша её, что поделать, исполнил бы свою роль, ну уж как мог. Так или иначе, положение её оказалось неизменным – до какого-то времени, быть может самого неподходящего времени, она вынуждена оставаться в этом доме под нашим присмотром. Время наступит, и она сбежит оттуда. Жаль, в жизни ей будет непросто, бедняжке».

Меня затошнило – то ли от шараханья автомобиля, то ли от его рассказа. Дождь пустил флейту-молнию. Цифры на часах затанцевали – они показывали семь сорок шесть, потом семь сорок пять, сорок четыре. Сломались, всё-таки сломались, а ведь я ими так дорожил. Не проронивший ни звука за эту поездку, я спросил водителя, что же случилось с другим домом. (Лес, безжалостный наступающий лес, трясся от переизбытка жизни. Вперёд лиственных деревьев полезла хвоя. Кроны переплетались в плотные косы. Мох начал выползать даже на дорогу.)

«Ну как же – то, что обычно происходит с такими местами. Он сгорел. Буквально вчера и сгорел. Хорошо машины подоспели, а то и второй бы дом подпалило. Ну что же, кажется, я вам правильно историю рассказал и нигде не ошибся. Думаю, вам многое стало ясно».