Фиуме или смерть

Трагическая актриса Фоскарина, героиня романа «Пламя» смиряется перед глубиной мужского духа поэта Стелио Эфрена. Тарсис в сверхчеловеческом полете торжествует над хтоническим эротизмом своей обезумевшей возлюбленной. Сильвия Сеталла из драмы «Джоконда», приносит в жертву собственные руки на алтарь творчества своего мужа.

«Ах, я был бы достоин обладать тобою среди резни, на ложе огня, под крылом смерти!» – восклицает герой романа «Девы Скал», чувствуя пробуждение древнего инстинкта.

Д’Аннунцио претит любая слабость, любое страдание отталкивает его, внушая отвращение. Слабость – признак деградации, расовой испорченности. Отвратительно то, что не служит утверждению Силы.

Творчество Д’Аннунцио – утверждение арийской Красоты, сверхчеловеческой экспансии, законов аристократической крови и генетического превосходства. Ошибочно считать произведения этого латинского гения эстетическим реликтом. Все его книги – руководство к действию. Программы, требующие прямого воплощения.

В романе «Девы Скал» Г. Д’Аннунцио пересказывает замечательную историю Геродота о том, как скифы, вернувшиеся с войны нашли своих женщин, отдавшихся рабам. Потомство, родившееся от этих связей обратилось с оружием против возвратившихся. Когда скифы поняли, что не могут одержать победу силой оружия, один из них, самый разумный обратился к своим соратникам с речью: «Скифы, сражаясь против своих врагов мы ослабляем себя постоянными трудами, а убивая их мы только сокращаем число наших будущих рабов. Поэтому я думаю, что надо сложить копья и стрелы, и каждый из нас должен взять кнут со своего седла и выступить с ним против этих людей. Ибо видя нас до сих пор идущих с оружием, они, вероятно, сочли себя равными нам и сыновьями равных нам; но, увидев вместо оружия в наших руках кнут, они сразу почувствуют, что они рабы, и, сознав свое положение, они не смогут больше сопротивляться нам».

Выслушав эту речь, скифы последовали совету. Их противники, пораженные ужасом при виде кнутов, перестали сражаться и обратились в бегство.

Не случайно в этом же романе Клаудио Кантельмо, герой, воплощающий идею аристократического превосходства, утверждает, что «ценность Крови признается не только нашей гордостью патрициев, это признает даже самая строгая из наук».

В условиях эстетического распада, расовой деградации, всеобщего упадка книги Г. Д’Аннунцио приобретают особую тональность. Они подобны очистительной грозе, свежему ветру, чистому дыханию арийской весны. Они залог того, что руки мятежников вернутся к цепям, а руки господ вскинутся в древнем приветствии, обращенном к нашему восходящему солнцу.

Илья Кормильцев

Три жизни Габриэле Д’Аннунцио

1

Вот как описывал самого себя (слегка прикрывшись для приличия масками героев) итальянский поэт, прозаик и драматург Габриэле Д’Аннунцио (1863— 1938):

Достигнув осуществления в своей личности тесного слияния искусства и жизни, он открыл на дне своей души источник неиссякаемой гармонии. Он достиг способности беспрерывно поддерживать в своем уме таинственное состояние, рождающее произведение красоты, и мгновенно преображать в идеальные образы мимолетные впечатления своей богатой жизни.

Обладая необычайным даром слова, он умел мгновенно передавать самые неуловимые оттенки ощущений с такой рельефностью и точностью, что иногда только что выраженные им мысли, теряя свою субъективность благодаря удивительному свойству стиля, казались уже не принадлежащими ему... Все слушавшие его в первый раз испытывали двойственное впечатление – восторга и отвращения... («Пламя»).

Яркая и незаурядная фигура Д’Аннунцио в конце прошлого и начале нынешнего века сияла звездой первой величины на интеллектуальном небосклоне Европы. Его романами зачитывалась культурная элита (в том числе и русская), пьесы его не сходили с театральных подмостков, и трудно найти писателя той эпохи, на которого эстетика и поэтика Д’Аннунцио не оказали влияния.

В период между двумя мировыми войнами значение Д’Аннунцио начинает убывать (хотя остается еще достаточно сильным для того, чтобы итальянские футуристы, с трудом скрывая раздражение, озаглавили один из своих манифестов «Боги умирают, а Д’Аннунцио все еще жив»), а после падения фашизма почти и сходит на нет.