Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Струями жажду отбив, истребив глубины потока,войско назад отошло с берегов реки обмелевшей;полем стремятся быстрей звонкоступы, и пашню, ликуя,пешие полнят; к мужам вернулись и пыл, и угрозы,и обещанья: с водой они вобрали как будтокровопролитья огонь и великое к битвам безумство.Вновь по отрядам своим построясь, порядку послушнычина сурового — всяк при своем вожде и на месте —рады продолжить поход. Уже поднялась над дорогой 10 первая пыль, и леса пронизаны блеском оружья.Так над простором морским[1] — застигнуты зноем фаросским —стаи, курлыча, спешат от паретонийского Нилак землям, в которых зима утесняет; несущимся криком,тенью летят по морям и полям, и звенит непроезжийвоздух: Бореи сносить и дожди, парить над разливомрек и под Гемом нагим провести им лето угодно.Тут обратился опять знатнейших венцом защищенныйотпрыск Талая[2], как раз стоявщий под ясенем древним,облокотясь на копье Полиника, бывшего рядом:20 "Все-таки, кто ты ни есть и к которой — великая слава! —мы, бойцы без числа, притекли одолжиться судьбою,честью кого не обнес и сам богов зачинатель, —молви, поскольку твои на крылах покидаем мы воды,где твой и дом, и страна, под какими светилами к жизниты приобщилась, и кто твой отец: божества недалёков роде твоем, — хоть и счастье зашло, но высокая дышитв речи порода, в лице — былого величия отблеск".Стонет Лемниянка, но — постепенно смиряя рыданье —так начинает рассказ: "О вождь, великие раны30 требуешь разбередить: и Фурий, и Лемнос, на тесныхложах завязанный бой[3], и меч, бесстыдно сгубившиймужеский пол. Нечестье и с ним — леденящая Карав сердце вошли. О горькие мы, о жертвы безумья,о эта ночь, о отец! Ведь я — радушной хозяйкине устыжайтесь — одна, о вожди, одна утаила,спрятав, отца… Что долго плести начало несчастий? —Вас призывают бои и великая сердца готовность.Ныне довольно вам знать, что славного дочерь Фоанта,я, Гипсипила, рабой Ликурга вашего стала".40 К ней обратилися все и, видя величье и гордость,равную тяжкой судьбе, — о несчастьях узнать запылали.Опережая других, родитель Адраст поощряет:"Право, пока мы отряд передних бойцов пропускаем —ибо Немея не даст широко развернуть наши силы,оною скрыта листвой и непроницаемой тенью, —ты расскажи о грехах, и о славе твоей, и о гореблизких, и как ты пришла к сим бедам, лишенная царства".Сладко в беде говорить, возвращая былые утраты.Так начала: "Омываем вокруг Нереем Эгейским50 Лемнос, где после трудов огнедышащей Этны вкушаетМулькибер отдых.[4] Страну покрывает пространною теньюблизкий Афон[5], отраженьем лесов омрачающий море.Фракия — насупротив, берега роковые фракийцев —наших несчастий исток. Богатый питомцами, островцвел, и ни Самосу он, ни звонкому Делосу славойне уступал, ни любым островам в пучине Эгона.Боги решили покой возмутить, но были и нашидуши не без греха: Венере мы храм задолжали,жертв для богини не жгли[6], — иногда огорчается сердце60 и у богов, и Кары ползут неспешным отрядом.Паф свой старинный и сто алтарей оставив, богиня —с мрачным лицом, волос не прибрав — отринула брачныйпояс и прочь прогнала, говорят, идалийских летуний[7].А по рассказам других, посреди полунощного мракачуждое пламя неся и сильнейшие стрелы, богиняв сопровожденье сестер тартарийских[8] по спальням летала.Стоило ей запустить в глубины тайных покоевцепкие когти и злой нелюбовью чертоги наполнитьбрачные, жалость забыв к народу верного мужа, — 70 нежные, с Лемноса прочь убежали вы тотчас, Аморы,смолк Гименей, угасли огни, на ложах законныхстрасть охладела; и ночь не дарила уже наслаждений,более сон не сходил к обнявшимся, — лютые всюдуНенависть, Ярость, Раздор разделили супругов на ложах.Страсть пробудилась в мужах сокрушить на чужом побережьечванных фракийцев, разбив свирепое племя в сраженье.И как оставили дом и детей, стоящих на бреге, —сладко им стало сносить Медведицы холод суровый,стужу эдонской зимы, и в тихую ночь после боя80 грохот вдруг услыхать растрескавшегося потока.Скорбные жены (меня тогда от тревог избавлялидевичья доля и век молодой) ночами и днямито — в бесконечных слезах истомись — утешной беседойжили, то за море взор устремляли к Фракии лютой.Солнце, трудов посреди замерев как будто, сдержалосветлых коней на вершине небес; четырежды грянулясный возок[9], и из солнечных недр огневых полыхнулидымных четыре вихра, и Эгон в безветрии полномдрогнул и вдруг окатил берега огромной волною.90 Тут беспричинно пришла в великую ярость Поликсо,женщина зрелых годов, и, покои нежданно оставив,прянула, словно ее, как тевмесскую фийю, безумныйбог охватил[10], и призвал священный обряд, и сманилафлейта на Иде и с гор высоких донесший Зван:так же лицо запрокинуто, взор затуманен кипеньемкрови, и крики ее безумные город пустынныйбудят, — колотит она в дома и закрытые двери,всех созывает на сход, а за нею четыре злосчастныхсына бегут. И все как одна немедленно жены,100 кров покидая, спешат к высокому храму Паллады.Здесь торопливой толпой собралися они и бесчинносгрудились. Меч обнажив, преступлений зачинщица тут жевсем приказала молчать и вот что дерзнула промолвить:"Страшную месть по внушенью богов и заслуженной скорби,вдовые, вам — о, крепитесь душой и пол свой забудьте! —ныне, лемниянки, я предлагаю. Коль горько пустыевечно дома охранять и следить, как вянут позорнов долгих слезах и юности цвет, и бесплодные лета, —верьте мне, я — дорогу нашла (и знаменья были!),110 как обновить Венеру[11]; но вы преисполнитесь силы,равной страданьям, и в ней я должна быть уверена твердо.Третья белеет зима, — кто узы брачные носит,или на ложе почтен потаенном? Чью грудь согреваетмуж? И страдания чьи Луцине возможно увидеть?Или же чьи-то мольбы, признайтесь, в законные срокивдруг понесли? — Но один сопрягаться и зверю, и птицеспособ. О немощь, увы! Но грек для отмщенья возмог жедевам — отец — вручить мечи[12] и, великим страданьямрадуясь, юношей сны беззаботные кровью окрасить?120 Мы же — беспомощный люд! — Но если в недавних примерахнадобность есть, то жена родопская мужеству учит[13],дланью измену отметив, отобедавши с мужем совместно.Вас призывая, сама злодейств не бегу и не прячусь.Полон мой дом, и о нем, поглядите, мала ли забота:всех четверых сыновей, отца красу и утеху,к лону прижав — и препятствуют пусть, обнимая и плача —я мечом заколю и, братьев кровь и раненьяПеремешав, прибавлю еще и отца к неостывшим.Дух у кого для стольких убийств готов?" — Побудила130 многих. Пред ними простор заблистал парусами: лемносскийфлот возвращался домой. Ухватила, ликуя, Поликсослучай и вновь начала: "Небожители нас призывают!Струсим? — Но вот корабли: их бог доставляет отмстительярости нашей и нас поощряет. Был образ неложенсна моего: с обнаженным мечом стояла Венера[14],явственно зрима; и мне в сновиденье "Что губите век свой? —молвит. — Велю от мужей отвратившихся спальни очистить.Новое пламя зажгу и скреплю иные союзы[15]".Проговорив, сей меч, сей — верьте мне — меч положила140 на покрывало. Почто, когда уже действовать время,жалкие, медлите вы? Могучими мышцами вспененморя простор, и, быть может, грядут бистонские жены".Тут разъярились они, и до звезд вознесся великийвопль, — как будто кипит амазонским Скифия криком,и налегают ряды щитолунные[16], коим оружьедарит отец и жестокой войны отворяет ворота[17].Разноголосицы нет, противоположные страстимыслей не рвут, как обычно в толпе, — но единая ярость, жажда — одна: обезмужить дома, поломать веретена150 отроков и стариков[18], и мальчиков даже во чревахвырезать, чтобы любой уничтожить возраст железом.В лиственной роще… — сия высокую кладку Минервы[19]роща густая с земли укрывала, а сверху давиламощная круча, и свет погибал от мрака двойного —здесь освятили союз: Энио бранолюбая, клятвуты принимала, с тобой — Церера подземная[20]; вышлиСтикса богини[21], раскрыв Ахеронт; но тайная всюдук битве Венера влекла, жгла Венера, Венера ярила.Тут же и кровь пролилась: супруга Харопа выводит160 сына, — к нему подступив и десницы с жадным железомвсе как одна устремив, удивленное сердце пронзают,сладостное совершить злодеянье живою клянутсякровью, и свежая тень над матерью реет кругами.Это увидев, какой до костей содрогнулась я дрожью,как побелело лицо! — Не так ли серна[22], волкамихищными обойдена, лишенная твердости в нежномсердце своем и с худой на летучее бегство надеждой,тщится в отчаянье шаг ускорить и ждет, что теперь ужсхватят ее, и зубов избегаемых слышит погоню.170 Те — подплывали, и вот — в прибрежье врезались днища;спрыгивая вперебой, мужи спешили коснутьсясуши, несчастные, — те, кого суровая доблесть,с Марсом одрисским бои и открытого моря немилостьне поглотили. Богов горделивые храмы дымятся,к ним волокут обещанный скот. Но в пламени черном —все алтари, и бог — не чист ни в единой утробе[23].Медленнее опускал с Олимпа сырого Юпитерночь[24] и грядущую тьму — из кротких, должно быть, стремлений —сдерживал, сколько судьба дозволяла, и сумерки позже — 180 после того, как солнце зашло — дотоль не спускались.На небо все же пришли запоздалые звезды; под нимиПарос и Фасос мерцал лесистый, виднелись Кикладыдробные, — Лемнос один был скрыт небосводом тяжелым(мрачные тучи над ним и слепая погода сплетались),Лемнос один, морякам блуждающим небезызвестный.Расположившись в домах и в рощах священных укрывшись,яствам богатым мужи предавались, до дна осушалиемкое золото чаш и неспешно стримонские битвы,или Родопу, иль труд, снесенный под Гемом студеным,190 перечисляли меж тем. И жены, преступное племя,с ними, сплетясь меж веселых пиров, с превеликой охотойвсе возлегли: в последнюю ночь дала Киферея(кроткая!) женам мужей и за долгое время — недолгиймир бесполезный и пыл последний вдохнула в несчастных.Хоры умолкли, пиров и приятной забавы означивмеру, и стали стихать голоса с наступлением ночи.Тут-то, пропитан насквозь темнотою родственной Леты,Стикса росой увлажнен, обреченные кровли объемлетСон и тяжелый покой изливает из грозного рога[25]200 и отделяет мужей; но готовы невестки и женык бойне, и сестры[26], смеясь, изощряют хищные стрелы.Близко злодейство: своих Эриния, пылом исполнясь,гонит. По скифским степям не иначе скот окружаютльвицы гирканские: их впервые после окотаголод погнал, и сосцов детеныши алчные ищут.Право, из стольких убийств разноликих не знаю, какие[27],выбрав, тебе описать: Безумная Горга, воздвигшисьнад оплетенным листвой на коврах, набросанных грудой,и выдыхавшим во сне распиравшие вина Элимом,210 ран намечала места меж складок одежды, но мужаСон, несущий беду, пред натиском смерти оставил.Он, смятенный, врага не признав разбуженным оком,обнял супругу, но та, ударив немедленно, мужув спину вонзалась, пока железо собственной грудьюне ощутила. И так преступленье свершилось; откинуввсе еще ласковый лик со взглядом живым, прошептал он:"Горга…", — и рук не разъял, преступную шею обнявших.Но пересказывать вам погибель мужей я не стану,как ни ужасна она, — воспомню о собственной скорби:220 русый Кидон, о тебе, о тебе, до плеч разметавшийдлинные кудри Креней, молочный брат мой, иногоотпрыск отца, и о том, как храбрый, кого я боялась,Гилас, о суженый мой, как ты, Мирмидоной кровавойраненый, рухнул, и как, меж венков услаждаясь на ложе,был ты пронзен, Эпопей, родительницей одичавшей.Плачет Ликаста-сестра над Кидимом единолетним:и, безоружна, глядит на черты обреченные, с неюсхожие, и на ланит румянец, на кудри, что златомсколоты ею; а мать, свирепо сразившая мужа,230 рядом стоит, и деве грозит, и меч ей вручает.Но — словно зверь, что, забыв при кротком хозяине ярость,в ход не пускает клыки и под плетью и градом ударовк прежней породе своей вернуться не хочет, — так дева,пав на лежащего, ток на груди ощущает кровавыйи, растрепав волоса, зажимает свежие раны.Стоило мне увидать Алкимиду, несущую отчийобезображенный труп, бормотавший еще, и несытыйкровью клинок, — власы поднялись, и неистовый в сердцеужас проник: представилось мне, что могу я Фоанта240 дланью своей умертвить. В отцовский покой, обезумев,я ворвалась, где давно — до сна ли великой заботойполному? — он одиноко гадал, хоть был и не в самомгороде дом, — кто это шумит, кто ночью грохочет,чем взбудоражена тьма? — Сбиваясь, ему злодеянье,скорбь излагаю и гнев: "Сдержать безумных — нет силы, —следуй, несчастный, за мной: помедлишь, — настигнут, захватят,сгибнешь, а следом — и я". — Рассказом взволнован, поднялсяс ложа отец, и мы понеслись по проулкам пустогограда и всюду ночных убийств огромные груды250 видели, после же — тех, которых в рощах священныхвечер жестокий простер, а сами — во тьме укрывались.В ложе вдавились лицом одни, у других — рукоятив персях пронзенных торчат и копий сломившихся древки,там — разодранные мечами одежды на трупах.Чаши лежат на боку, убийством залиты яства;и у того, кто жаждой горел, из пронзенного горлас кровью смешавшийся Вакх стекал в осушенный кубок.Там отряды юнцов, и неподлежащих оружьюстарцев толпа, и живые еще, лежащие поверх260 отчих стонущих уст, младенцы со всхлипом предсмертным<дух испускали. Такой свирепостью хладная Оссане веселит Лапифов пиры[28]: коль тучерожденных[29]выпитое вино распалит, — чуть кто побледнеетв гневе, как тут же, столы опрокинув, бросаются в битву..Только тогда Фионей себя объявил устрашенным,в сумраке ночи принес Фоанту в опасности крайней.помощь и вдруг возблистал в сиянии многолучистом.Деда узнала[30]: чело у него от венков воздымалось,и не сорвал он с волос золотистые винные грозди;270 мрачный, с текущей из глаз ему непривычною влагой,так он сказал: "О сын, пока тебе судьбы давалиЛемнос владычный хранить и держать племена в устрашеньевнешние, — я никогда не бежал от законной заботы.Но обрезают теперь суровые Парки жестоконити, и речью — мольбы пред Юпитером многие тщетноя изливал — и рыданьями мне беду отодвинутьне удалось: почтил несказанной он почестью дочерь[31].С бегством спешите, и ты, моя достойная отрасль,дева, отца проведи, где вал двойною стеною280 к берегу сходит, а в тех, что спокойными мнятся, воротах,смертью Венера грозит и, мечом обвязавшись, безумныхгонит — откуда в ней мощь, и откуда сей марсов в богинепыл? — Поручи же отца простору глубокого моря, —далее — я помогу". — Промолвил и вновь растворилсяв воздухе, но освещал, виднеясь во тьме обступившей,нам, милосердный, тропу полосой протянувшейся света.Знаменью вслед поспешив, сокрытого в древе долбленом[32]моря и ветра богам, Эгеону, в объятьях Кикладысжавшему, я доверяю отца: взаимным рыданьям290 не было меры, пока не согнал с восточного небаЛюцифер звезды. Тогда, наконец, с прибрежьем гремящим, —многого в мыслях боясь, но все же доверясь Лиэю, —я расстаюсь и силюсь идти, но тоска — возвращаетвспять, и спокойствия нет: слежу за поднявшимся в небеветром и взглядом к волнам с вершины холма устремляюсь.И наступил постыдный рассвет. Небеса распахнувшийпламень за Лемносом встал, и Титан, укрывая запряжкутучею, не дал коням закатиться. Открылось ночноебуйство, — от страха во всех — хоть и были равны — но родился300 пред наступающим днем неожиданный стыд: злодеяньегнусное прячут в земле и в огне сожигают поспешном.И Эвмениды уже, и Венера бежали насытясь,из покоренных твердынь; и можно, свершенное видя,копны волос растрепать и очи наполнить слезами.Остров, обильный землей, достатком, оружьем, мужами,и знаменит, и богат вчерашней победою гетской,не от набегов морских, иль врагов, иль злобного небаосиротел, но себя погубил, подрезав под кореньжителей всех: ни в поле мужи, ни в море не выйдут,310 и позамолкли дома, всё залито кровью, всё рдеетсукровицею густой, — в стенах великого града —мы лишь одни да маны в домах свирепостью дышат.Я же в жилище своем, в домашнем святилище строюмощный костер, на него — отцовы скипетр, доспехии облаченье царя, знакомые всем, водружаю;после возле костра у огней разметавшихся стояскорбно с кровавым мечом, над обманным огнем погребенья —в страхе, что могут застичь, — воплю и молю, чтобы не былвещим обряд для отца, чтоб смерти угрозы исчезли.320 И по заслугам моим[33] — поскольку я веру внушилахитростью ложной вины — мне отдали (о наказанье!)царство и отчий престол. Мне б их настоянья отвергнуть,я ж — уступила, богов и в верности клятвой заверив,и в неповинных руках. Ужасный удел: мне досталасьсилы лишенная власть и горестный Лемнос безглавый.Больше и больше меж тем скорбь чувства бессонные давит,явственней стоны слышны, и все ненавистней Поликсо,и вспоминают уже о свершенном злодействе, и манамстроят уже алтари и к могильному праху взывают.330 Так, когда задерет вожака и заступника стада,пастбищ опекуна и славу растущей породы,враг из массильских песков, — оцепеневают телицы;скот без главы понурясь идет, о правителе павшемполе само, и ручьи, и безгласое сетует стадо[34].Но, разрезая простор острием золоченым, из далейдевственных моря — сосна пелионская[35] близится гостьей:к брегу минийцы грядут, вдоль крепких бортов раздаетсясдвоенный плеск, — поверишь, плывет Ортигия[36], с корнясорванная, иль скала, обвалившись, свергается в море.340 Стоило весла поднять, — и гладь умолкла морская:вдруг — нежней лебедей отходящих и фебова плектра —голос раздался с кормы, и море — само уступалоднищу. И только потом мы узнали: тогда, прислонившиськ мачте, Эагров Орфей запел и, гребцов прерываяпеснею, им позабыть о трудах необъятных позволил.К скифскому путь их лежал Борею и к берегу моряближнего меж Кианей. А мы, увидав и сочтя ихвойском фракийцев, к домам побежали с гомоном пестрым, —обившимся тесно стадам или снявшимся птицам подобны.350 Где наша ярость теперь? На крепость и сжавшие берегстены, с которых видны открытые дали морские,мы поднялись и на башни взошли; каменья и колья,мужеский скорбный доспех и мечи, оскверненные кровью,жены несут, трепеща, — им даже покрытые пыльюпанцырей кровы надеть не стыдно и шлем — на ланитынежные. Храбрым дивясь отрядам, зарделась Паллада,и засмеялся Градив с вершин супротивного Гема.В душах исчезло тогда впервые крутое безумье, —им показалось: грядет не судно морское, но волны360 позднюю правду богов и казнь преступлений приносят.Те отстояли от нас всего на полет гортинийскихжал[37], — но Юпитер воздвиг и навлек тяжелую тучус синим дождем на самую снасть пеласгийского судна.Воды ужас объял, и всякого света лишенныйдень растворился во тьме, немедленно свет угасившейморя; а ветр налетел, раздирая набухшие тучи,пену срывая с волны; размывами черными влажныйбрег отступал, а простор, в боренье враждующих Нотоввстав и хребет изогнув, уже возле самых созвездий370 рушился и налетал не раз на нетвердое суднои содрогал выступающий ростр в глубокой пучине,или Тритона вздымал к небесам[38]. Героям их сила —полубогам — не может помочь: безумная, хлещетмачта корму и касается вод клокотавших, нестойкимгрузом кренясь, и в грудь ударяют ненужные весла.Также и мы — и со скал, и со всех городских укреплений —на истомленных мужей, поборающих волны и Австры,слабых усильем рамен рассеваем скользящие стрелы(как поднималась рука?) — на Пелея и на Теламона,380 даже тиринфский герой был целью нашего лука.Терпят ныне они от войны, а не только от моря:часть укрепляет ладью щитами, другие стремятсявычерпать воду, в борьбу устремляются третьи, но тело —сковано качкой, и нет напора в колеблемых мышцах.Мы же им россыпью стрел угрожаем, и ливень железныйрвется из туч, а копейная мощь и разбитые глыбы,жала и частый огонь, несомый косматой стрелою[39], —то между волн, то в корму попадают: обитое суднотреск издает, и гудят над раздельными недрами доски.390 Так Юпитер сечет снегопадом гиперборейским[40]зелень полей, и в лугах погибает звериное племя,падают птицы с небес, урожай полегает под коркойльда, и грохочут в горах обвалы, и реки ярятся.Но — лишь рассек облака Юпитером пущенный мощнымгорний огонь и на миг явил мореходов могучих, —оцепенела душа, из рук, обессиленных страхом,падает чуждый снаряд, и пол возвращается в души[41].Вот Эакидов мы зрим, и Анкея, грозящего мощностенам, и дальним копьем разящего кручи Ифита;400 и, возвышаясь, стоял над смятенным отрядом приметныйАмфитриониад, отягчающих поочередносудно с обеих сторон и в самые рвущийся волны.Легкий и бедственной мне еще незнакомый Иасонмежду гребцовских скамей, и меж весел, и спин заклейменных[42]то необорного звал Ойнида, то в Ида с Талаембодрость вселял, то к двоим обращался забрызганным пенойморя седой Тиндаридам, просил — и криком, и знаком, —чтобы Калаис под тучей Отца леденящего с мачтыпарус убрал.[43] Одни поражали ударами море,410 стены — другие: одним не сдавались пенные воды,и возвращались к другим от башен меткие копья.Тяжесть соленой волны и невнемлющее кормовоеТифис весло усмирял и приказы частые, бледный,слал и то с правой волной, то с левою сталкивал судно,жаждущее налететь на кораблекрушащие скалы.Встав тогда на самом краю, Эсоном рожденный[44]древа палладина ветвь[45] — красу прорицателя Мопса —поднял, прося перемирья у нас, хотя запрещалиспутники. Голос его подхватила безумная буря.420 Смолкло оружие вдруг, и вместе — угасшее пламястихло, и выглянул день с разведрившегося Олимпа.Те же, числом пятьдесят, привязав как следует судно,издали сильным прыжком на неведомый прыгают берег —мощных отцов и честь, и краса; их ясные ликиможно уже опознать, поскольку с чела убежалигнев и смятение. Так летят из ворот сокровенныхбоги[46], как молвят, когда на брег и в дома им любезнокрасных вступить эфиопов для их пиров невеликих:Реки и Горы дают им место, Земля же гордится430 поступью их, и тогда небодержец-Атлант отдыхает.Из Марафона, что стал лишь недавно свободен[47], Тесеягордого зрим и детей аквилоновых — братьев исмароких,оба у коих виска пером рудожелтым звенели;рядом — Адмета (он был отпущен без негодованьяФебом), а там и Орфей, на фракийца ничуть непохожий,и калидонская ветвь — подводного старца Нереязять[48]. И обманом двойным близнецы Эбалиды смущаливзоры: хламида на том, и на этом сверкает хламида,оба несут по копью, у обоих открытые плечи,440 оба еще без бород и звездой одинаковой блещут[49].Выступил дерзостно в путь и вослед Геркулесу стремилсямощному (еле за ним бегом поспевая, посколькутяжкою ноша была) несущий лернейское бремя[50]Гилас и радостен был, под тулом огромным страдая.Снова Венера тогда и Амор огнем потаеннымстали сердца лемниянок жечь. А царица Юнонавид и оружье мужей и знаки преславной породыв души внедряла. Гостям вперебой одни за другимивсе открывались дома. И уже загорелся алтарный450 первый огонь, и пришло забвение мук несказанных:ныне пиры, и блаженная лень, и покойные ночи —думаю, что не без воли богов, — нам стали угодны.Может быть, вам, о вожди, о простительном роке проступкахочется знать моего, — клянусь и прахом, и гневомблизких: ни воля, ни страсть меня не влекла иноземныхбраков вкусить — так хотелось богам, а Иасону любоновых путами дев оплетать; он ныне кровавыйФасис присвоил себе и колхидского похоть отродья[51].Звезды сбросили лед и уже согревались под долгим460 солнцем, и вспять стремительный год уже возвращался,как появился приплод: по молитвам отверзлись утробы,и неожиданными огласился питомцами Лемнос.Двойню и я родила — о ложе насильственном память —и одному из двоих, не в угоду суровому гостю,дедово имя дала[52]; мне неведома брошенных мноюдоля, — а им по четыре теперь пятилетия полных,ежели милостив рок и вскормить их склонилась Ликаста.Пыл у супруга угас; уже призывает кротчайшийАвстр паруса, и само ненавидит судно задержку470 в гавани тихой и рвет со скалы супротивной причалы.К бегству минийцы зовут, и друзей призывает Иасон, —лучше б, безжалостный, он берегов моих мимо прямоюгладью проплыл, для кого не дОроги дети родныеи обещанья — ничто: до самых далеких народовслава дошла, что Фрикса руно из-за моря вернулось[53].Свет над водою померк и погоду грядущую Тифиспо багрецу распознал почивален закатного Феба.Снова рыданья, увы, и ночь невозвратная снова!Стоило дню проглянуть, как судну гордый Иасон480 плыть повелел, и гребцы понт первым хлестнули ударом.Мы же со скал и с вершины холма высочайшей за ними,веслами пенный хребет ударявшими глади глубокой,взглядом следили, пока догонявших очей не ослабил :свет и не начал сливать просторные дали со сводом,крайнею неба чертой утесняя морское волненье.В город молва пробралась: Фоант, переплывший глубины,Хиосом братственным днесь владеет, и я — неповинна,ибо пылал порожний костер. Нечестивые толпы,вспыхнув под плетью вины, шумят и взывают к отмщенью.490 Черни уже голоса, хоронясь, все чаще звучали:"Верность родным — лишь у ней? А нам — по убитым веселье?Бог и судьба — ни при чем? — Так зачем ей преступными править?" —С этих речей ни жива, ни мертва (а близилась злаякара, и царский престол опостылел), — одна устремляюськ зыбкому брегу тайком и гиблые стены бросаю,бегство отцово избрав. Но мне не способствовал Эван,ибо, нагрянув, меня отряд разбойный похитили молчаливой привез рабою в области ваши".Вот что лернейским царям беглянка лемносская в слове500 воспроизводит, и боль утоляет жалобой долгой, —и о питомце своем — так боги внушили — не помнит.Он тяжелеющий взор и лик разомлевший роняет в пышную зелень, устав от забот младенческих долгих,и засыпает, в траву ладошку зажатуто свесив.А между тем — ахейских дубрав устрашитель священный —змей[54] земнородный в лугах появился и ходом свободнымвлек громаду свою, оставляя себя за спиною.Тускло пылают глаза[55], пасть пенится ядом зеленым,бьется трехжальный язык, тройным изогнуты строем510 зубы и лоб золотой выдается красою свирепой.У инахийцев он слыл Громовержца священною тварью,коего эти места в лесных святилищах скудножертвами чтили. Скользя убегающим кругом, то храмыбожии змей обвивал[56], то дубы злосчастного лесаскреб, то, обняв, истончал стволы у ясеней мощных;часто, сплошною грядой брега смыкая речные,он возлегал, и вздымался поток, чешуей прегражденный.Ныне, когда и земля по приказам огигова бога[57]вся задыхалась, и в прах пугливые прятались нимфы, — 520 грозным изломом боков продвигая волнистую спину,полз он и, пыша огнем, лютовал от твердевшего яда[58].Меж опаленных болот, и озер, и ручьев пересохшихвился и тщетно блуждал в речных пустующих руслах,или, не помня себя, лизал расплавленный воздух,пастью отверстой дыша, и, скребя стонавшую пашню,к самой земле приникал: не хранится ли влага в зеленомполе. Но там, где травы раскаленные вздохи касались[59],зелень сгорала, и луг умирал под шипящею пастью.Так разделяет эфир Дракон[60], от арктийских повозок530 вплоть до самих доходя в чужом полушарии Нотов.Так и другой, отроги обвив святого Парнаса[61],змей содрогал их, пока, тобою, Делосец, пронзенный,на изъязвленной спине не вместил стрелоствольного леса.Бедный младенец, почто исключительной участи бремядал тебе бог, враждебностью чьей на первом порогежизни своей ты сражен? — Отныне навеки для грековбудешь священ и умрешь, удостоенный славной могилы.Ты погибаешь, дитя, без ведома змея — сраженныйвзмахом хвоста: тотчас же дрема покинула члены,540 и на мгновенье глаза — чтобы смерть увидать — приоткрылись.Но умирающий плач едва раздается над лугоми в пораженных устах оборванной жалобой молкнет(так в сновиденье порой смолкают, не кончившись, речи), —вмиг Гипсипила, его услыхав, обмирает, торопитбег обессиленных ног и, всюду бросаясь, пытаетвзглядами землю, зовет, вотще повторяет младенцуведомых слов череду: но нет его, — поле лишилосьсочной травы, возлежит, в ядовитые кольца свернувшись,враг неподвижный, собой заполняя пространную площадь550 даже и так, — уложив на утробе изогнутой шею.Лес, злодейство узрев, задрожал и вспыхнул, услышаввозглас протяжный, а змей им не был испуган нималои возлежал. Но сразил аргосские уши истошныйвопль: по знаку вождя немедленно конник аркадскийринулся и доложил о причине. — Оружье сверкает,войско шумит, — лишь тогда свирепый чешуйчатой шеейдвинул. В ответ ухватил могучим усилием глыбу[62] —знак межевой — и ее пустил в пустое пространство560 яростный Гиппомедонт: с подобною силой в сраженьемощные камни, летя, поражают ворот укрепленья.Тщетна доблесть вождя[63], ибо змей отклоняется гибкойшеей назад и легко избегает грозящей громады.И загудела земля, и гул отразили густыечащи лесов. "Но зато от моих, — Капаней восклицает,с ясеневым копьем навстречу бросаясь, — не сможешьран убежать, — жилец ли ты злой устрашающей рощи,или богов — о если б богов! — законная радость, —даже когда бы ты нес Гиганта, который с тобою570 сросся[64]". — Копье, трепеща, летит и входит в отверстыйчудища зев, языка трехжального узел пронзает,и над торчащим хохлом — главы блестящим отличьем —дрогнув и соком насквозь пропитавшись черного мозга,входит в толщу земли. Едва лишь боль охватиладолгая каждый сустав, — как змей стремительным кругомдрот обежал и, вырвав, унес в потаенные божьихрамы и здесь, бременя великою тяжестью землю,жалобный дух испустил на алтарь своего господина[65].Вами оплакан он был, раздраженная родственной Лерны580 топь и весною цветы рассыпать привычные Нимфы;полем немейским, где он проползал не однажды, и вами,о поселенцы лесов и тростник преломившие Фавны[66].Сам от эфирных высот тогда же потребовал былодротов Юпитер: уже облака и тучи сходились,но — невелик был гнев божества и для дротов мощнейшихон Капанея хранил; лишь от молнии брошенной ветервдруг налетел и ему опалил оперенье шелома.Только змея уползла, как лемниянка все обежалаполе, несчастная; вдруг, побледнев, на холме невысоком590 издали видит траву, окропленную каплями крови.Бег устремляет туда, обезумев в тоске несказанной,и преступление зрит, — на землю гиблую рухнув,словно перун, ни слов над недавней добычею смертине проронила, ни слез: лишь горькие множит лобзаньяи, обнимая дитя, души живое биеньежаждет найти. Но ни лик, ни грудь не осталися целы,содрана кожа, видны некрепкие кости, суставыдетская кровь залила, младенец — рана сплошная.Так, когда разорит гнездо и потомство летуньи600 медленный змей[67], заползший на дуб с густою листвою,та, возвратись, тишине беспокойного дома дивитсяи замирает над ним, и из клюва, сведенного скорбью,собранный корм уронив, одну лишь видит на древекровь и разбросанные по жилищу плетеному перья.Только когда прижала к груди останки младенца,бедная, и оплела их прядями, — голос страданьюпуть лишь тогда проложил, и в слове вылились стоны:"О, обездоленной мне сыновей моих сладостный образ,о Архемор, для меня, отчизны лишенной, утеха,610 рабской судьбины краса! Почто, моя радость, сгубилизлобные боги тебя? С тобой, уходя, я рассталасьтолько что: был ты резов и ползал, траву приминая.Где ж твой сияющий лик? Слова, с которыми голоссладить еще не умел? И смех, и мне лишь понятныйлепет? А сколько же я про Арго и про Лемнос рассказовпересказала тебе, баюкая жалобой долгой!Так утоляя печаль, уже я младенца питалаиз материнских сосцов, молока сиротливого горькийдождь на раны твои изливающих ныне напрасно.620 Знаю: то — воля богов. О ужасного сна предсказанье,страхи ночные; ведь мне — как всегда, грозящий бедою —призрак Венеры предстал… Однако виновны ли боги?Я ль не сама — для; чего признанья страшиться пред смертью? —бросила судьбам тебя… — но каким же безумьем влекома?Так ли забывчива я, чтоб забыть о толикой заботе?Отчие беды пока я вещала, любуясь корнямиславы своей — благочестьем своим и верностью вящей! —Лемнос, тебе заплатила я дань! Где змей смертоносный, —молвите мне, о вожди, в благодарность за злую услугу630 и за рассказ! Или сами меня сразите железом,чтобы скорбящих господ не пришлось мне увидеть, врагине,и Эвридики, дитя потерявшей, — пусть мне и не меньшебольно, чем .ей. Но это ль сложу злополучное бремяк ней на колени? Меня подземные глуби ужелипрежде не скроют?" — Сказав, с оскверненными перстью и кровьюликом, она вкруг великих царей неотступно металась,молча печальных прося расплатиться с нею за воду.Мигом внезапный под кров Ликурга-священнодея[68]вестник приспел и жреца и жилище наполнил слезами.640 Жрец же с вершины святой персеевой кручи[69] вернулся,где, рассмотрев, он принес Громовержцу сердитому жертвы,а возвращаясь, главу поражал, ради недр разъяренных[70].Оный себя охранял от участья в аргосском походе:сам он пылал, но держали его обряды и храмы. ,Он не забыл ответы богов и остереженья ,.давние, помнил и глас, из священных глубин прозвучавший:"Первым, Ликург, тебе погребать в диркейском сраженье".Этим тревожась, крушась пропылившим поблизости Марсом,он устыжался трубы и в поход обреченный стремился.650 Тут — да спасут небеса! — приносит фоантова дочерь[71](и провожатые с ней) останки, а мать — им навстречу,женщин толпу с собою ведя и плакальщиц стаю.Но не ослабила боль могучего духом Ликурга:он устоял пред бедой, и слезы отцовы безумныйгнев иссушил. По ниве спеша стремительным шагом,так он вопил: "Но где же она, для которой ничтожнакрови погибель моей и отрадна? — Все Лемноса басни,и об отце, и о том, что род у гордячки божествен, — 660 все позабудет". — Он шел и готовился к скорой расправе,в ярости выхватив меч. Но отпрыск ойнеев[72] навстречумощную грудь устремил и выставил щит, и при этомзубы со скрежетом сжал: "Сей гнев удержи, о безумный,кто бы ты ни был". — А с ним — Капаней, и с мечом отведенным —яростный Гиппомедонт, и Партенопей — с занесенным, —и ослепили они великим юношу блеском.Но за царя — толпа поселян. Адраст — между ними,кроткий, и Амфиарай — за ним, положась на посредствоповязи мирной, сказал: "Не надо! Мечи уберите:670 кровь наших дедов — одна; прошу, не потворствуйте гневу,первый же — ты!" — Но, пыл не смирив, Тидей возражает:"Ты ли дерзаешь вождя и спасительницу инахидовперед глазами у столь многочисленных неблагодарныхныне закласть на холме, толикую гибель отмщая, —царскую дочь, чей родитель — Фоант, а сияющий Эван —дед? Но ты ли не трус? Ведь твои племена отовсюдук битве стеклись, и лишь ты меж отрядов, свирепостью полных,в мире живешь. — И живи, и тебя да застанет победагреков — над этим холмом о своем стенящегб роке".680 Кончил, а тот, наконец, смиряя свой гнев и смягчаясь,так говорит: "Я не ждал, чтоб вы — словно к стенам фиванским —ныне враждебными мне полками сюда подступили.Так начинайте губить союзную, коли вам в радость,кровь, чтобы дома клинки напитались; Юпитера храмы,ныне ненужные, огнь — все дозволено! — гнусный да сгубит, —коль учинить над дешевой рабой расправу задумал,скорбью великой тесним, ее господин и владыка.Оное зрит правитель богов, он зрит, и дерзнувшихпозднее пусть, но найдет наказанье". — Промолвил и к башням690 взор устремляет. А там — иная великая схваткакровлям грозит: обошли летучую конников стаюсвежие слухи, объяв крылами двойное смятенье.Те говорят, что казнь ей грозит, другие — что смерти(и по заслугам) уже предана Гипсипила, и верят,гневом полны; и с огнем и с оружьем стремятся к пенатам,царство разрушить грозят, захватив, уничтожить Ликурга,с ниш — и Юпитера храм. Огласились криками женщинздания, и, отступив, обернулось страдание страхом.Но, возвышаясь, Адраст на запряжке своей крылоногой700 вез фоантову дочь на показ бушевавшему войску,ехал отрядов среди и "Уймитесь, уймитесь" — кричал им, —"Страшного не свершено; Ликург же изничтоженьяне заслужил, — вот она, нашедшая ток драгоценный".Так, если моря простор возмутят супротивные ветры,вместе и Эвр, и Борей, и Австр, от гроз почерневший, —день отступает, царит ураган; но если пучинныйцарь, возвышаясь, грядет на конях, и Тритон при поводьяхпенных, двуликий[73], трубит широко над сникающей бурей, —снова Фетида ровна, и растут утесы и берег.710 Кто из богов, по великой мольбе призрев на утрату,слезы решил возместить и вернул Гипсипиле скорбящейрадость нежданную? — Ты, о Эван, породы зиждитель,ты, что в Немею привел с лемносского берега взятыхоной обоих сынов и готовил предивные судьбы.Мать прогоняет рабу: под кров неприветный Ликургадоступа нет для нее с тех пор, как владыке злосчастныйвестник донес, что младенец погиб от чудовищной раны.Спутники тут подошли (о случай, о к будущим нашадням слепота!) и внимали царю; но только до слуха720 Лемнос дошел, и Фоант прозвучал, — сквозь копья и дланибросились оба и мать заключили в объятиях жадных,и зарыдали, и к ней то один, то другой приникали.Та же — словно скала, не пошелохнувшись, стоялаи не дерзала богам, очевидно вмешавшимся, верить.Но — при виде их лиц и знаков Арго на наследномвооруженье (к тому ж на плечах у них вышит Иасон) —горе ушло, и она толиким сраженная счастьем,рухнула, и от иных увлажнилися очи рыданий.Знаки явил небосвод: раздавшись радостным гулом,730 божий бубны и медь в налетевшем грянули ветре.Тут благочестиый Эклид — как только смягченная яростьугомонила людей и слух благосклонный отверзла:"Вождь Немей[74] и вы, инахиды мощи отборной,слушайте, что нам свершить Аполлон указует неложно.Эта великая скорбь на аргосцев обрушилась нынене без причины: тропой неслучайною Парки приходят.Жажда виною ручьев пересохших, и змей смертоносный.и Архемор, чье имя, увы, на наш указуетрок, — все это — богов попущенье высоких и высших740 замыслов ход: сдержите же гнев и поспешные стрелыспрячьте. — Младенцу воздать долговечные почести должно, —он заслужил. Что ж, доблесть, сверши возлиянья благиеманам его! О, если бы Феб поболе задержекнам учинил, и все новые нам приключенья мешалив битву вступить, и навек смертоносные Фивы исчезли!Вы же, великих отцов превзошедшие долю счастливцы,имя которых отсель в веках сохранится, покудаЛерны не высохнет топь, не иссякнет Инах-родитель,не перестанет бросать Немея трепещущей тени, — 750 плачами не оскверняйте святынь, о богах не рыдайте:ибо он бог, он — бог, — и его ни пилосская старость[75]не привлекла бы, ни рок, долголетья фригийского[76] больший".Кончил, и ночь облекла небосвод пространней тенью.

Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Похожие книги

Все жанры