Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Феба к закатным вратам[1] росистая Ночь проводила,спешно исполнив приказ Юпитера: стана пеласговон не щадил и тирийских бойцов, но жалел, что погиблостолько отрядов чужих и безвинных народов в сраженье.Обезобразила кровь изобильная поля просторы.Там — доспехи лежат, и кони, которыми преждечванились, и без костра — тела, без призора — обрубки.Тут — бесславная рать, чьи стяги побиты, отводитстрой поредевший назад, и врата, для рвавшихся в битву10 тесные, после боев — широки возвратившимся в город.Скорбь обоюду равна, однако же Фивам утешно,что без вождей отошли четыре отряда данайцев[2], — словно в пучине морской челны, лишенные кормчих,чьи предводители днесь — божество[3], случайность и буря.Вот почему тирийцы горят не за городом только,но и за бегством врагов наблюдать, чтоб случайно в Микеныте не ушли, довольны уж тем, что вернулись. Назначенжребием стражи черед[4]: предводители ночи дремучей — Мегес — по жребию, Лик — добровольно. Как должно, оружье,20 снедь и огонь доставляют, а царь укрепляет идущих:"Вои, данайских полков победители (утро ведь близко,не навсегда эта ночь, наступившая, чтобы трусливымдать передышку), — в груди пусть пыл возгорится, достойныйблаговолящих богов! Вся слава лернейцев погибла,лучшие воины их: Тидей в карающий свергсяТартар, испугана Смерть нежданною тенью авгура[5],горд Исмен, захватив доспехи Гиппомедонта;можно и не причислять аркадца к бранным победам.[6]В наших добыча руках: крутых предводителей битвы,30 грозных шеломов в семи уже не осталось отрядах.Что же нас — старец Адраст, или брат[7], юнец несмышленый,иль Капаней устрашит своим безрассудством в сраженьях?Так что — вперед: осажденных огнем обложите дозорными не страшитесь врага, — вы храните добро и добычувашу уже!" — Так он лабдакидов неистовых полнитбодростью, — и повторить им сладко исчерпанный подвиг.В той же пыли и поту, и в пятнах доселе не смытойкрови — бойцы обратили, шаги, встречавшим не молвивслова, и их не обняв, и длани родных отстраняя.40 После, на передовой и тыльный отряд разделившись,и укрепившись с боков, замыкают стан[8] окруженныйгрозных огней чередой. — Так сходятся смешанным строемхищные волки[9] в ночи, которых в полях близлежащихголод, готовый на всё, истощил вожделением долгим.К самым жилищам идут, и глотки им сводит надеждатщетная, блеянья дрожь и густое дыханье овчарен.Когти — бессмысленный труд! — ломают о крепкие дверии о пороги и грудь разбивают, и зубы сухие.А между тем молящийся сонм[10] во храме аргосском — 50 и у домашних своих алтарей пелопидянки всюду — просят Юнону помочь скиптродержицу, просят возвратаблизким своим и, к двери расписной и хладному камнюликом припав, даже малых детей наставляют склоняться.Вот уже день в молитвах прошел, не ослабло и ночьюрвенье, и на алтарях раздутое пламя бессонно.Пеплос в кошнице несут (над чьей удивительной тканьюне ворожила рука ни бездетной, ни брошенной мужем) — чистой богине наряд, отнюдь не достойный презренья.Многообразно на нем пурпуровые расцветали60 изображенья, чей ряд вплетенным вспыхивал златом.Там с Громовержцем сама обрученная великомощным,но не супруга еще, робея — сестра перед братом,взор опустив, простодушно к устам Юпитера юнымникла, досель не вкусив от супружних измен огорченья.Оным покровом тогда аргосские жены святынюкости слоновой одев, молили в слезах и печали:"На ненавистные глянь кадмейской разлучницы[11] стены,светилоносных небес царица, разрушь непокорныйхолм, и Фивы сожги — ты можешь! — молнией новой!"70 Как поступить ей, знавшей, что рок противится греками что Юпитер — не с ней? Но не хочет, чтоб даром пропалиих и мольбы, и дары. И ей открывается случайвелию помощь принесть. Ей видно с высот занебесных:стены — в плену, и за рвом расставлена бдящая стража.Гнев, накатив, ее разъярил, — диадема богинина волосах затряслась: Юнона пылала не меньше,чем о зачатье узнав Геркулеса, чем в звездном просторес негодованьем узрев обоих сынов Громовержца[12].И порешила, сморив забытья неуместною негой,80 смерти предать аонийский отряд. Послушной Иридеповелевает тотчас заключиться в привычные дугии порученье дает, и богиня пресветлая долумчится с небес — исполнить приказ — по излучине длинной[13].Мрачных Ночи жилищ посреди, далеко за спиноюу эфиопов иных, ни единой звезде не доступна,мертвая роща стоит, и там под огромной скалоюв недра горы пещера ведет, — в ней — лар беззаботныйпраздного Сна непоспешливая поместила Природа.Вход стерегут дремучая Тишь с Беспамятством вялым90 и коченеющая в постоянном бездействии Леность.Отдохновенье в сенях и сложившее крылья Немотствомолча сидят и порывы ветров прогоняют от кровель,и запрещают листве шелестеть, и птичий смиряютщебет. Не слышится здесь ни прибой (хотя б грохоталивсе берега), ни раскаты небес. И даже бегущийвозле пещеры поток, спускаясь в глубокие долы,на перекатах молчит. С быками темными рядомвсякий покоится скот на лугах, зеленая поросльдремлет, и травы земля дыханием сонным колеблет.100 Тысячи образов Сна в покоях изваяны жаркимМулькибером: тут Страсть прильнула, венками увита,там повергающее в забытье Утомленье то с Вакхомобщее ложе, а то с Амором Марсорожденнымделит; а дальше еще — в удаленнейших дома покоях — вместе со смертью лежит, — и ни для кого этот образскорбный незрим. Таковы те подобия. Сам же под влажнымсводом на тканях лежит, усыпанных маком снотворным:пар струят одежды его, под телом ленивым — пламенно ложе, над ним — тяжелым дыханием пышет110 черная хмарь; одною рукой он упавшую слевапрядь подбирает, висит, позабыв о роге[14], другая.Тысячелико вокруг Сновиденья летучие бродят,с верными лживые в ряд [и с дурными хорошие вместе].Ночи мрачная рать на столбах и на матице виснетили лежит на земле. В покое мерцает неверныйнеосвещающий свет, и, первые сны навевая,бледные звезды струят нисходящее долу сиянье.К оной обители Сна с лазурных небес соскользнулаРадуга-дева, — и лес засверкал, и темпейские чащи120 радуются божеству. Дуговидным исполнясь сияньем,дом пробудился, но сам — ни светочем ясным богини,ни побужденьем ее, ни призывом не тронут — все так жеспит беспробудно. Тогда всю бросила Тавмантиадасилу лучей и сама под сонные веки проникла.После же так начала златовласая радуг богиня:"Повелевает тебе Юнона сморить, о кротчайшийбог, и сидонских вождей, и людей беспощадного Кадма,кои теперь, возгордясь исходом сраженья, ахейский,бодрствуя, стан стерегут и твои презирают законы.130 Просьб не отвергни таких, — не часто дается возможностьмилым Юпитеру быть, осеняясь Юнониной дланью".Молвит и, дланью бия его по изнеженной груди,да не погибнут слова, еще и еще призывает.Он же с тем, что гласил богини приказ, согласился,не изменившись в лице; разморясь, из мрачной пещерывышла Ирида и блеск неугасший дождем оживила.Следом за нею и Сон устремил летучую поступь,ветром овеял виски и, холодом неба ночногополня надувшийся плащ, в эфире неслышимым шагом140 несся и, тяжкий, с высот угрожал аонийским просторам.Всюду дыханье его по земле простирало пернатых,скот и зверей, и везде — над какой ни летел он страною — волны, смиряясь, от скал отступали, ленивей бежалитучи, и даже леса преклоняли вершины деревьев,а с разомлевших небес поосыпались многие звезды.Первым в нахлынувшей мгле ощутило присутствие богаполе, — и воинов шум и гул голосов неисчетныхугомонился тотчас; когда же налег он крыламивлажными и в темноте, которой смола не чернее,150 в стан вступил, — закатились глаза, обессилели выи,с полслова оборвались недоговоренные речи.Следом начищенные щиты и свирепые дротыпали из рук[15], и на грудь изнемогшие лица поникли.Смолкло всё, наконец: уже и самих звонкоступовноги не держат, и сам огнь пеплом внезапным покрылся.Та же дрема не зовет[16] к забытью трепещущих греков:к ближнему стану свои облака не пустила ночногобога чаровная мощь, — повсюду стоят при оружье,на непроглядную ночь и кичливый дозор негодуя.160 Вдруг — лишь в душу вошло божество — неожиданный трепетФиодаманта объял и, страхом исполнив смятенным,судьбы поведать велел, — Сатурния ль это внушила,или благой Аполлон взговорил в служителе новом.Ринулся Фиодамант — ужасен и видом, и речью,и сокрушен божеством, которого разумом хрупкимон не вмещал. Его затрясло, лицо исказилосьголым безумьем, дрожа, надувались и вновь опадалищеки и пятнами шли, и бессмысленно взоры блуждали,и плетеница, свиясь с волосами, на вые металась.170 Так окровавленного фригийца Идейская Матерьгонит из страшных пещер, принуждая не видеть, что руки — нож истерзал; тот бьет сосною священною в персии, разметав волоса кровавые, мчится и ранытем бередит; дрожат и поле, и древо раденийв рдяной росе, а львы колесницу в испуге вздымают.Люд потянулся в покой размышлений и к чтимому кровустягов, где долго уже обильем потерь удрученный,крайности бед вороша, Адраст размышлял понапрасну.Стала вокруг внезапная знать — из тех, кто погибшим180 ближе всего, — и туда, где цари могучие преждебыли, глядят, о своем скорбя, а не радуясь взлете.Так, посредине пути потеряв корабельщика, суднорежет простор: подойдет к сиротливому дышлу кормилато надзиратель гребцов, то блюститель глядящего в мореноса, — но самый корабль замирает, и движутся туговесла, и новой руке опекающий бог — не помощник.Но возбужденный авгур ободряет смятенных ахеян:"Божий всемощный указ, о вожди, и священную волювам доношу: сии не из нашего сердца глаголы,190 Оный звучит, чью службу служить, увенчавшись повязкой,ваше доверье — и бог не препятствовал — мне поручило.Ночь великих трудов, для прекрасной удобную кары,знаменья божьи несут, споснешница Доблесть торопит,воинов Счастье зовет. — Окутана мороком сонным,спит аонийская рать, — се время царей убиенных,день злополучный отмстить. Хватайте оружье, крушитесопротивленье ворот, — вот наше соратникам пламя,вот погребальный обряд! Я это и днем, среди битвыкровопролитной, когда противники одолевали, — 200 новопреставленный жрец[17] и треножники слову порука! — видел, и над головой шумели благие вещуньи.Но подтвердилось — сейчас. Ко мне в молчании ночисам — да, сам — из земли, повторно разъявшейся, выйдя,точно такой же, как был, лишь выкрасил сумрак запряжку,Амфиарай приходил. Не бесплодной дремы привиденьяи не внушения сна изрекаю: "Ужели, — промолвил, — Инаха косным сынам — оправдай же венок сей парнасский,наших богов оправдай! — ночь эту проспать ты позволить,жалкий? Не я ли тебе и тайны небес, и блужданье210 птиц изъяснял? Так иди же смелей и ныне железоммне отплати!" — Сказал и меня сюда устремиться,мнилось, воздетым копьем подталкивал и колесницей.Так поспешим, — не упустим богов: враги ведь не рвутсягрудью на нас, война полегла, — свирепствуйте вволю!Есть ли здесь те, кто не прочь — покамест судьба позволяет — в громкой молве вознестись? — Вот снова в ночи благосклоннойвестницы-птицы! Им вслед — хотя бы отстали отряды — двинусь один! — Ибо он — впереди и коней погоняет".Так вопия, жрец ночь возмущал. И двинулись следом,220 Столько ж возбуждены, — бог, мнилось, единыйв сердце у всех и порыв не отстать и отважиться вместе.Он трижды десять бойцов — опору отрядов — покорносам отобрал, — а вокруг остальные шумят, негодуя,что оставаться должны и в стане без дела томиться.Часть — благородство, часть — доблесть своих, часть свою вспоминает,прочие — "жребий" кричат, отовсюду доносится "жребий".Радуясь спорам таким, Адраст распрямлялся душою.Так с Фолои-горы воспитатель коней окрыленныхскотообильной весной, обновляющей порослью стадо,230 с радостью зрит, как на кручу хребта молодняк устремился,или поплыл по реке, иль родителей перегоняет.Чуткой душою одних он уже намечает для плуга,добрую стать находит в других, а в третьих — пригодностьк битве, в четвертых же — дар подняться к награде элидской[18].С ним был схож и седой предводитель ахейских отрядов.Замыслу был он не чужд: "Откуда сии среди ночизнаменья? Кто из богов обратился к поверженным Аргам?Значит, доблесть жива и в беде, и не весь обескровленлюд, и в несчастьях еще сохраняется храбрости семя?240 Гордые юноши, вас я хвалю и прекрасною вашейраспрей горжусь, — но теперь мы коварство чиним и неявныйбой: так сокроем поход, — не годятся для вылазки тайнойтолпы. Храните свой пыл, — отмщения день супостатамбудет ужо, и тогда мы выступим все и открыто".Тут, наконец, улеглась усмиренная юношей доблесть.Так родитель Эол[19] огромной скалой полновластнобуйной пещеры своей врата подпирает и всякийпуть преграждает вот-вот простора чаявшим ветрам.Также с собою пророк Геркулесова взял Агиллея250 с Актором: этот горазд на советы, другой похвалялсясилою, равной отцу[20]; за троими, разбит на десятки,строй — аонийцам на страх даже к бою готовым — стремился.Сам же, на марсов обман непривычной войны отправляясь,Фебовы знаки с себя — досточтимую зелень слагает,дланям старца-вождя вверяет чела украшенье[21]и облекает себя в броню и шелом — Полиникавеликодушного дар. Бременит Капаней неуемныйАктора мощным мечом, не будучи сам удостоенхитростью биться, богам подчинясь[22]. Агиллею суровый260 Номий оружие дал, — ибо чем обманчивой ночьюв битве могли бы помочь тетива Геркулеса и стрелы?После за насыпь поверх высоких зубцов укрепленья(тяжкого чтоб избежать ворот скрежетания медных)перелетают прыжком и видят: пред ними добычасонною грудой лежит — так, словно уже их лишилижизни в бою. "Идите, друзья, куда б вас весельенеистощимой резни ни вело, и будьте достойнымилости неба!" — так жрец громогласно вскричал и продолжил:"Вот, посмотрите, врагов простерла позорная слабость!270 Стыд! И эти — к вратам подступиться дерзнули аргосским?Эти — мужей окружить?" — Изрек и молниеносныймеч[23] обнажил и пошел, поспешно разя, меж отрядовгибнущих. Сможет ли кто исчислить убийства и павшихпо именам перебрать[24]? — По спинам и лицам лежащих,не разбирая, он шел, за собою шеломами скрытыйстон оставлял и смешивал кровь и смятенные тени.Он одного поразил на случайной подстилке, другого — давшего с ходу на щит и едва державшего дротик;эти простерты, заснув на пиру средь вин и доспехов,280 те — опершись на щиты, иные же — там, где, осилив,злая на землю дрема и облак предсмертный повергли.И не отсутствовало божество: Юнона[25] в доспехах — светоч, сиявший луной, потрясая в руке устремленной — путь открывает, и дух — крепит, и тела указует.Чувствует помощь ее, но безмолвную радость скрываетФиодамант. И уж медлит рука, и слабеет железо,и угасающий гнев от чрезмерных успехов проходит.Как на каспийском брегу тигрица, задравшая тучныхтелок и буйство свое угасив непомерною кровью,290 пасть утомив и растерзанных туш сочащейся плотьювымазав шкуру, глядит на деянья свои и жалеет,что утолилась алчба, — так жрец блуждает, уставшийот аонийских убийств: ему б оказаться сторуким[26],по сто бы дланей иметь в бою; и его удручаеттщетность угроз, и уже он хотел бы, чтоб ожил противник.Сонных сидонцев разит Геркулеса могучего отпрыскрядом, и Актор в ему для резни отведенном пределевместе с отрядом своим. Почерневшие травы, набухликровью, а кущи дрожат в потоках, убийством текущих.300 Поле дымится, над ним дух Сна и Смерти слияниеносится, и ни один из лежащих не вскрикнул и дажевзора не поднял, — таким на бедственных бог легкокрылыймраком налег и одним отверзал умирающим очи.Эту последнюю ночь, на кифаре играя, Иалмен,глаз не сомкнув, проводил, но и он не увидел рассвета:пел он сидонский пеан, но склоненная богом пониклавлево его голова, и безвольная выя лежала,лиры средину прикрыв. Агиллей поражает железомгрудь певца, пронзив прилаженную к черепахе310 звонкой[27] десницу его и персты, трепетавшие в струнах.Страшные струи меж яств разливаются, всюду стекает,с кровью смешавшись, вино[28], и Вакх кратеры и чашипереполняет опять. Настигает приникшего к братуАктор Фамиру, а Таг — Эхекла в венке неувядшемсзади разит, а Данай отрубает голову Гебра:тот и не знал, что похищен судьбой, и счастливая к тенямжизнь унеслась, избежав страданий мучительной смерти.Спавший на хладной земле меж колесами[29] верной запряжкистонами Кальпет пугал коней аонийских, привычно320 в поле щипавших траву: хмельные уста бормотали,и, возбужденный вином, он метался во сне. Прободаетшею ему инахийский пророк, — из раны низверглисьпьяные струи, и кровь захлестнула прервавшийся ропот.То-то душили его предрекавшие гибель виденья[30]:черные Фивы во сне и Фиодаманта он видел.Сон наводящая ночь завершала четвертую стражу:стали туманы редеть, сиянье светил угасало,и Волопас исчезал, колесницею большей теснимый[31].Труд был исчерпан уже, когда проницательный Актор330 Фиодаманту сказал: "Довольно с пеласгов нежданнойрадости сей, — ни один, полагаю, из рати толикойгибели злой не ушел, разве трусы, которых в кровавомтоке постыдная жизнь заставляет скрываться. В удачахмеру блюди: ведь есть божества и в проклятых Фивах[32],могут и те отступить, что нас до сих пор опекали".Выслушал жрец и, воздев к небесам обагренные длани:"Феб, доспехи тебе и добычу предсказанной ночи — влагой еще не омыт (ведь тебе свершена эта жертва) — воин суровый несет и треножников верный блюститель.340 Если приказы твои и волю я с честью исполнил, — часто являйся, сей ум удостоивай частым вторженьем.Днесь чтим грубо тебя оружьем и кровью побитых;если же отчие нам дома возвратишь и родныехрамы, Ликийский Пеан[33], то требуй, обет мой напомнив,столько ж даров дорогих и быков для святого порога[34]".Вымолвил и отозвал отряд из удачливой битвы.Шли меж бойцов ведомый судьбой Гоплей Калидонскийи Меналийский Димант[35]: отличаемы оба царями,оба в дружинах царей, со смертью их оба, горюя,350 жизнь презирали свою. И Гоплей побуждает аркадца:"Ты ли о манах царя убиенного можешь не думать,славный Димант? Ведь его, должно быть, и птицы терзаютднесь, и фиванские псы. Так что же вы дома, аркадцы,скажете, ежели вас — вернувшихся — скорбная матерьспросит: где тело его? Нет, нас-то Тидей беспрестаннонепогребенный казнит, хотя он и крепче в суставах,и не такую его век прерванный жалость внушает.Все-таки нужно идти и повсюду, где только придется,злую равнину пытать и хоть в самые Фивы ворваться".360 Внял призыву Димант: "Клянусь сим звездным вращеньем,тенью вождя, предо мной как дух беспокойный бродящей, — тот же в несчастном порыв. Давно сопутника ищетскорбью угашенный ум, — так следуй за мной", — И пустилсяв путь, и скорбным лицом к небесам обращаясь, промолвилтак: "Повелительница сокровенной, о Кинфия, ночи!ежели верно, что ты — божество, чей трижды изменчивобраз[36], и ты же к лесам в ином обличий сходишь, — сей — недавний еще — сопутник, сей редкий питомецрощ, сей юноша — твой, о Диана, откликнись же ныне! — 370 нами не найден". — Склонив колесницу, богиня низводитсветоч благой[37] и тела указует направленным рогом.Явственны стали поля, Киферон высокий и Фивы.Так, если громом ночной небосвод разрывает Юпитергневный, то из облаков разошедшихся, ясно блистая,звезды глядят и очам окоем открывается тотчас.Видит сиянье Димант, и Гоплей, направляемый тем жесветом, Тидея узрел. Ликуя, сквозь сумрак друг другузнаки они подают, и каждый любезное бремя, — так, словно ожили те и свирепой отпущены смертью, — 380 плечи подставив, несет. Причитать не решаясь и долгоплакать, — поскольку восход, приближаясь, грозил наступленьемдня, — безмолвно идут в тишине невеселой широкимшагом и только скорбят, что мрак предрассветный бледнеет.Редко завистливый рок[38] — благочестным, а случай — великимспутник делам. Уж они завидели стан, и надеждаих приближала, и груз убывал, — вдруг — облако пыли,и за спиною шаги. — Побуждаем правителем, грозныйконников вел Амфион проверить ночную засадуи стерегущий отряд. И первым в поле безлюдном390 издалека — а тогда еще не рассеялись тени — он замечает: невесть что на взгляд неясно и зыбкодвижется, — люди идут. И, внезапно обман заподозрив,"Стойте, кто б ни были вы!" — кричит, но уже понимает:это враги. И те всё идут, несчастные, в страхене за себя. Пригрозив убить трепетавших, он бросилдрот, направленный ввысь издалёка бесплодным усильем[39]:длань не стремилась попасть; — и перед очами Диманта,первым шагавшего, дрот острием вонзается в землю.Но велемощный Эпит позаботился, чтоб не напрасны400 были броски, и в Гоплея попал, пронзив ему спинуи оцарапав плечо свисавшего сзади Тидея.Рухнув, Гоплей о вожде почитаемом только и помнити умирает, обняв (счастливец, как отняли тело,он не увидел уже), и к ярящимся теням отходит.Оборотившись, Димант тотчас понимает, что рядомвражий отряд, — он не знал, к нагонявшим с мольбой иль с оружьемброситься: гнев — оружье вручал, судьба заставлялане заноситься — молить; но ничто не сулило спасенья.В гневе отвергнув мольбы, у ног злополучное тело410 он положил, совлеченной с плеча тигриною шкуройшуйцу себе обмотал и стал, изготовясь к сраженью:меч наголо обнажил, лицом ко всем нападавшимповоротился, равно и к сече, и к смерти готовый.Так, если львицу и львят[40] ловцы-нумидийцы на ложелютом застигнут, — она, над детенышами подымаясьи разрываясь душой, исступленно и жалобно воет.Толпы она бы могла разметать и могла бы резцамиколья сломать, но к потомству любовь побеждает слепуюярость, и в самом пылу на приплод озирается львица.420 Вот уже левую длань (хотя Амфион не дозволилзверствовать) муж потерял, и лицом по земле потащилиюношу за волосы. Тогда лишь поздний молительмеч опустил и начал просить: "Осторожней влеките — вас колыбелью молю сожженного молнией Вакха[41],бегством Ино и младой Палемона вашего жизнью!Ежели в чьем-то дому есть радость детей, а меж вамиесть и отцы, — то юноше горсть земли уделитеи погребальный огонь! Сам просит вас, просит безмолвныйлик; пусть лучше уж я[42] буду пищею мерзких пернатых,430 лучше меня отдайте зверью, — я битвы зачинщик"."Что ж, — говорит Амфион[43], — коли так погребенья цареважаждешь, то нам обнаружь, в чем трусливых пеласгов надежда,что обескровленные пораженьем готовят; — поведай,и уходи, награжден и вождя погребеньем, и жизнью".Но ужаснулся сему и меч в предсердье аркадецпо рукоять погрузил. "Одного не достало, — промолвил, — горя — в толикой беде опозорить предательством Арги.Слишком цена дорога, — так и сам он не примет сожженья".Так он промолвил и грудь, пронзенную велией раной,440 к юноше крепко прижал, ему прошептав перед смертью:"Пусть хоть такого пока не будешь лишен погребенья…".[44]Вот каковы[45] — у царей в вожделенных объятиях оба — духа величьем равны, этолиец и славный аркадецмощные души свои выдыхают и в смерти ликуют.Память святая о вас (хотя и слабейшая лирапесни возносит мои) течение лет одолеет.Может быть, рядом с собой дозволит призракам вашимстать Эвриал, и славою Нис осенит бас Фригийский.Злобный, ликуя, тогда Амфион к царю отправляет450 воинов — всё довести, уловку раскрыть и доставитьпленные трупы[46]. А сам над неволей пеласгов глумитьсяначал, на лица друзей отрубленные указуя.Греки же видят меж тем с вершины стены, что вернулсяФиодамант, и уже вырывающейся не скрываютрадости, а разглядев, что мечи наголо и резнёюсвежею рдеет доспех, подымают до неба новыйкрик, — и с края оград свисают отряды, и каждыйжаждет своих различить. Так выводок неоперенный[47]только завидит, что мать возвращается в воздухе дальнем, — 460 рвется навстречу лететь, у края гнезда, раскрываяклювы, встает и вот-вот упадет, но кормилица грудьюсдерживает, подлетев, и любовно трепещет крылами.После же тайный свой труд и добычу безмолвного Марсаперебирая, они своих заключают в объятья,ищут, где же Гоплей, и бранят за неспешность Диманта.Тут уже близко совсем подошел торопливый диркейскойконницы вождь Амфион. Он с радостью зрит, что резнёю,свежей еще, дымится земля, и в поле — без счетатрупов, и целый народ пораженьем погублен единым.470 Дрожь, которая бьет настигнутых вспышкой небесной,юношу вдруг проняла, и в едином смятении сразуголос, и взгляд замирает, и кровь; и готового крикнутьконь увлекает назад самовольно. Мчат, пыль подымая,всадники. Им еще путь был немал до фиванских запоров,а уж аргосский отряд, ночной укрепленный победой,вырвался в поле и там — по доспехам и трупам лежащим,по оскверненной земле и текущей крови недобитых — кони и люди летят: удары копыт разбиваютплоть, и кровавый поток заливает и топит колеса.480 Сладко сей путь мужам совершать, горделивым, как будтокровли сидонцев в крови и Фивы они попирают.Тут Капаней закричал: "Довольно скрывать нам, пеласги,доблесть во мраке! Теперь, теперь победить мне любезнос ведома дня, — так за мной, крича в нападенье открытом,следуйте юноши! Есть у меня провидческой дланизнак, и безумство мое ужасает мечом обнаженным[48]".Молвил; пылавших бойцов разжигал и Адраст окрыленный,зять арголидский спешил, и авгур догонял помрачневший[49].Стен достигают уже и — пока о погибели новой490 вел свой рассказ Амфион — ворвались бы во град злополучный,но подоспел Мегарей и выкрикнул с башни высокой:"Страж, запирай! Враги! Запирай отовсюду ворота!"Силы порою дает и страха избыток[50]: воротасходятся вмиг, лишь одни — Огиговы — у Эхионане затворились, и к ним удалая спартанская младостьрвется, и вот уже пал, сраженный на самом пороге,житель тайгетских вершин Панопей, и Эбал, бороздившийхладный Эврота поток, и ты, во всех состязаньяхславный и давеча лишь на песке победивший немейском,500 Алкидамант, кого научил кулачному боюсам Тиндарид, — ты, в небо взглянув, где сиял твой наставник,гибнешь, и вместе с тобой бог, светоч затмив, закатился,Лес эбалийский тебя и Девы Лаконской коварныйберег и водная гладь, знаменитая лебедем мнимым,будет оплакивать, ты амиклейским нимфам Дианыскорбь причинишь, и тебя наставлявшая грозным уставамбитвы — посетует мать[51], что ты обучился чрезмерно.Вот как свирепствовал Марс на эхионийском пороге.Но, наконец, надавивший плечом Акрон и налегший510 грудью Иалмена сын замкнули медные дверикрепко. — С усильем таким, мыча и шеи напружив,склон Пангейский быки разрыхляют непаханный долго.Прибыль потерям равна, поскольку, сдержав супостата,путь заградили своим[52]. Ормен за стеной погибает — грек; и Аминтора (он униженно вытянул рукии умолял) с головой отсеченною катятся вместеназемь слова и уста; и цепь, украшавшая шею,через кровавый разрез на вражий песок покатилась.А между тем разрушается вал, — удержаться не может520 первый заслон, и уже подступили пешие толпык стенам. Но перескочить широкие рвы звонкоступамстрашно[53], — они, трепеща, упираются, кручи пугаясь,диву даются, что их подстрекают, и то устремятсяк самому краю, а то самовольно назад подадутся.Тащат одни из земли укрепления, тщатся другиесопротивленье ворот одолеть, и железных запоровкрепость сломить, и камни с их мест стволами и медью[54]звонкою выбить; а те, метавшие пламя на кровли,рады, что огнь занялся, другие ж бойцы донимают530 снизу, пытая слепой черепахою[55] круглые башни.Средств не имея других, увенчали тирийцы навершьестен и на вражий отряд почерневшие колья и дротыв блеске железном, свинец, раскаленный полетом сквозь небо[56],даже из кладки самой извлеченные камни метали.Кровель двускатных венцы извергают губительный ливень,из защищенных бойниц вылетают свистящие копья.Как угнездившиеся на Малее иль круче Керавновв тучах сидят и меж черных холмов скрываются бури,после же на паруса прыжком налетают внезапным[57], — 540 так на аргосскую рать оружье Агенора[58] сверхухлынуло. Грозный сей дождь[59] не заставил мужей отступиться,не повернул их назад, — вперяясь взорами в стены,смерть презирают они и свое лишь оружие видят.На осерпленном возке озиравшего стены Анфеясверху сразил тяжелый удар огигова древка, — выпали вожжи из рук, и он, запрокинувшись, рухнул[60],но на поножах повис, бездыханное тело державших.Больно смотреть на злодейство войны: влекутся доспехи,землю режут, дымясь, колеса, а третью проводит550 борозду древко; пыля, догоняет безвольная выяи, разметавшись, власы широкую полосу чертят.Скорбь возвещая, труба бередит призывами город,голосом громким своим проникая в закрытые двери.Входы распределены, знаменосец на каждом пороге,грозный, несет впереди свое наказанье и радость[61].Город ужасен внутри, — сам Маворс, если б увидел,был бы не рад: народ, пронизанный страхом безумным,спорящие меж собой раздирают Стенания, Ярость,Робости трепет и тьмой непроглядной объятое Бегство.560 Мнится, что битва — в стенах: кипит набежавшими крепость,воплей дороги полны, отовсюду огонь и железочудятся, и на руках беспощадные чудятся цепи.Прожил грядущее страх: переполнены кровы и храмы,и невнимающие алтари облеплены плачем.Ужас единый равно охватил различные лета:старцы кончину зовут, а младость горит и бледнеет.Дрожь потрясает дома, оглашенные воплями женщин.Дети рыдают, понять не умея причины рыданий,но, возбудясь, одного материнского стона трепещут.570 Жен побуждает любовь, и не знает стыда безнадежность:дротами сами мужей, сами гневом крутым оснащают,молят и с ними хотят умереть, о дедовых стенахплачут и малых детей пред очами защитников держат.Так, если, вытащить пчел из пористых скал вознамерясь,пасечник их раздражит[62], — гудит рассерженный облак:поочередно жужжа, ободряют друг друга и скопомна супостата летят, но следом, поникшими стиснувкрыльями дом золотой, стенают о меде плененноми прижимают к груди свою восковую работу.580 Битву друг с другом ведут переменчивой черни сужденья[63],сея раздоры: одни предлагают вернуть Полиника(и не шепчась, а открыто кричат и явно крамолят),царство — ему возвратить, — к царю почтенье погиблов бедах: "Пусть он придет и условленный год отсчитает,ларам кадмейским — изгой несчастный — и мраку отцовунизкий отвесит поклон. — Почто мне кровью коварствои беззаконный обман искупать преступленья царева?"Им же в ответ: "Запоздалая честь, — уж он побеждает!"Прочие, слезы лия, Тиресия хором молящим590 просят, чтоб он — одно угнетенным бедой утешенье — сведал о будущем. Тот — запирается, не разглашаябожьего рока: "Моим вождь разве поверил советами увещаньям, когда запрещал я недолжные битвы?Но не смогу, — говорит, — о несчастная Фива[64] (и даже — гиблая, коль промолчу), о твоём разрушенье услышатьи пустотою глазниц ощутить аргосское пламя.Ты победила, Любовь! — Вздувай же, о дева[65], алтарныйжар: обратимся к богам". — Та выполнила и вещает,зоркая, что у огней — вершины кровавы, а пламя — 600 надвое разделено, но жертвенники посрединесветятся ясно; теперь окружностью зыбкой прозрачныйвсполох (по виду — дракон) взвился и пропал, — объясняладева невидящему, темноту просвещая отцову.Он же давно понимал языки огней венценосных[66],рокоглаголивый жар горящим лицом ощущая.В ужасе скорбном власы поднялись и теснящую повязьбуйная грива взнесла; и чудилось, будто отверзлисьочи его, а щекам возвратился угасший румянец.И, наконец, он облек клокотанье безумия речью:610 "Внемли, преступный народ, последнему священнодейству!О лабдакиды, грядет спасенье, но в лютые двери.Требует марсов дракон поминального дара и страшнойжертвы: должно в змеином роду юнейшее чадопасть[67], и только тогда дарована будет победа.Счастлив оставивший свет за толикое вознагражденье!"Был вблизи алтарей вещавшего судьбы пророкаскорбный, но в горе досель лишь о родине и о всеобщемроке, Креонт, — и, удар неожиданной молнии тяжкий,в грудь поразивший его подобно свистящему дроту,620 вынеся, он помертвел: пророк разумел Менекея.Страх постичь научил, — терзаясь, отец цепенеет,ужас сердце ему леденит, как Тринакрии берегсушит соленую гладь, отступившую в зное ливийском.Полного Фебом жреца, запрещавшего медлить, он тут же — то униженно колен, то уст громогласных касаясь, — молит молчать[68], но вотще: священному внявшая гласу,уж разлетелась молва, и кричат о пророчестве Фивы.Ныне о том, кто внушил прекрасной погибели радостьюноше: сам человек не пришел бы без помощи божьей630 к мысли подобной, — начни, Клио, блюдущая память, — ибо тебе подвластны века и древность открыта.Рядом с Юпитером трон занимающая и оттударедко сходящая в мир и с землею несвычная, Доблесть — то ли отец всемогущий внушил, то ль внедриться решилав души достойных мужей сама, — как тогда устремиласьв радости с горней она высоты! Пред летящей теснятсязвезды и ею самой вознесенные в небо светила.Вот уж земля под стопой, но лик — недалёко от неба[69].Вид свой однако она изменила: Манто прозорливой640 стала, чтоб ей доверяли вполне, и лик заменилапрежний чужим. Из очей исчезает внушавшая ужасмощь, частично убор и мирный наряд остаютсятеми же, но, отложив оружье, она надеваетжрицы доспех: одежды ее ниспадают, повязкав жесткие кудри вплелась, где лавр уже был; но богинюкрутость и шага размах выдают. У лидийской царицыАмфитриониад[70] так вызвал улыбку, сменившигрозный убор на сидонский наряд: не ладили с платьемплечи, он прялки смешал и десницею рушил тимпаны.650 Но обретает тебя не позорящим жертвенной чести,нет, но достойным ее, Менекей[71]: пред башней Диркейскойты у огромных ворот распахнутого порогавстав, данайцев сражал, а с тобою — маворсов Гемон[72].Но — несмотря на общую кровь и братское сходство — ты — впереди, вкруг тебя взгромождаются груды сраженных.Каждый впивается дрот, за каждым ударом — убийство,зорки десница и дух (а ведь Доблесть еще не вмешалась!),даже непразден убор, и сама свирепствует, мнится,Сфинга, хранящая шлем[73]: от зрелища крови взъяряясь,660 изображенье дрожит и медь обагренная блещет.Воину сжала тогда рукоять и десницу богиня:"Юноша смелой души, которого самым достойнымМаворс признал из всего оружного племени Кадма, — битвы земные оставь, ты доблести высшей потребен:звезды зовут, — направь к небесам отважную душу.Этим вблизи хмельных алтарей томится родитель,этого ждет Аполлон: и огонь, и вещие жертвытребуют сына земли взамен всей крови фиванской.Знаменья эти Молва разнесла, — ободрились кадмейцы:670 верят в тебя. Вмести же богов и удел благородный!Шествуй, молю, и спеши, — а не то упредит тебя Гемон".Так говорит и могучую грудь замершего гладитмолча десницею, в нем себя самоё оставляя[74].И не быстрей кипарис, пораженный молнии вспышкой,впитывает и стволом и вершиною лютое пламя,нежели юноши дух, подчинившийся знаменьям многим,грудь распрямляет ему и любовью к погибели полнит.Но уходящей узрев и поступь, и облик и видя,как от земли в облака Манто вырастает внезапно, — 680 замер: "Кто б ты ни была, и я за тобою, богиня, — без промедленья иду", — говорит и, уже отступая,на стену рвущегося поражает пилосца Агрея.Оруженосцы ведут утомленного, "мир приносящим"люд величает его, и "спасителем града", и "богом",и — ликованья полны — похвалами его разжигают.Он уже к стенам, спеша в задохнувшемся беге, подходит,радуясь, что на пути родителей жалких не встретил;вдруг — отец, — и оба стоят, безмолвствуют оба,долу ланиты склонив. Наконец, изрекает родитель:690 "Что приключилось? Куда ты уходишь в разгаре сраженья?Битвы важнейшие есть? Почто столь взгляды суровы, — сын, умоляю, ответь. Почто эта лютая бледность,взоры твои почему в отцовы глаза не посмотрят?Ах, ты узнал о пророчестве… — Сын, но прошу тебя — радилет и твоих, и моих, и во имя сосцов материнских:нет, не верь, мой мальчик, жрецу! Да может ли небостарца сего побуждать нечестивого — с ликом незрячим,взором угасшим? — Ведь он, чудовище, так же наказан,как и Эдип. А что если сей силок хитроумный700 выдумал царь? Ему ль не страшна в опасности нашазнатность, а также твоя над вождями стоящая доблесть?Речи — его, может быть, а мы-то их божьими числим.Он научил! — Натяни поводья горячего духа,остановись, помедли хоть миг: порыв не бываетдобрым слугою[75]. Молю, послушайся и не упорствуй.Зрелость пускай и твои виски сединою пометит,станешь родителем сам и тогда, мой храбрец, испытаешьэтот же страх… — Так не дай моему сиротствовать дому!Что же? Тревожат тебя и другие отцы, и чужие710 родичи? — Но постыдись: над своими сжалься сначала!Здесь благочестие, здесь почтительность, там же — лишь слава,и легковесная честь, и хвалы — пустые для мертвых.И не как робкий отец не пускаю: вмешайся в сраженье,к ратям данайским ступай и в гущу мечей устремленных, — я не держу, — я готов омывать ужасные раныили кровавый поток осушать, несчастный, слезами,снова и снова тебя отправлять в жестокую сечу.Это полезней для Фив". — И к нему, раскрывая объятья,тянется, но — ни слезами его, ни речью не тронут720 сын, обреченный богам; наученный хитрости ими,он, подошедши к отцу, рассевает его опасенья;[76]"Нет, ты ошибся, отец, ты не ведаешь подлинных страхов, — ни уговоры ничьи, ни вещанья безумных пророковне побуждают меня и не трогают (пусть хитроумныйэто себе Тиресий поет и дочери), — дажеесли бы сам Аполлон безумствовал мне из святилищ[77].В город случайно меня возвратила тяжелая с милымбратом беда: инахийским копьем ужаленный Гемонстонет, насилу его из самой средины сраженья730 меж разъяренных рядов, когда уж, казалось, аргосцы… — впрочем, я медлю. Иди и его поддержи, и прикажешьлюдям: пускай осторожней несут; а я за искуснымраны сшивать и поток останавливать крови последнейАэтионом спешу". — И с тем убежал, не докончивречи своей. Родителя дух, окутанный мраком,ясности чувства лишил: в сомненьях любовь заметалась,страхи — друг с другом в борьбе, но Парки толкают поверить.А между тем к разбитым вратам спешащие ратибуйный ведет Капаней просторами бранного поля:740 конников крылья ведет, ведет он и пешие копья,и колесничный ведет отряд, попирающий трупы;башни высокие сам колеблет каменным градом,всадников сам во главе, сам кровопролитьем дымится;взвихрив летучий свинец, рассеивает всё новые раны,или, напрягши плечо, копье запускает высоко:и ни одно, устремясь на кровли домов, не вернулось,воина не поразив и не обагрившись убийством.И не Ойнида уже, ни Гиппомедонта не числитв мертвых пелопова рать, — ни пророк не погиб, ни аркадец:750 словно их души слились в одну и в едином воссталителе, — так всё он полнит собой. Его не колеблетвозраст, убор, красота: сколь бьющихся, столь и молящихон, разъярившись, разит. Ни противостать, ни ответитьон не дает никому, — доспех разъяренного битвой,грозный шишак и шелома чело[78] страшат издалёка.А между тем на вершине стены[79] Менекей благочестный — и боговиден уже, и ликом возвышенно светел,словно на землю сейчас сошел он с небесного свода — стал, узнаваем легко, поскольку он был без шелома,760 и, обозрев человеков ряды, вскричал громогласно,бранное поле призвал и потребовал битве затишья."Боги, владыки боев, и Феб, дозволивший славнойгибелью мне умереть, — благоденствие Фивам даруйте:я заслужил, я его — не торгуясь — выкупил кровью.Вспять обратите войну и в пленную Лерну вгонитевойска остатки, и пусть от презренных питомцев, несущихраны в трусливой спине, сам Инах-отец отвернется.Смерть восполняя мою, возвратите тирийцам их храмы,пашни, дома, супругов, детей. И — коль жертва угодна,770 коли пророка, словам я внял бестрепетным слухоми подчинился, когда никто еще в Фивах не верил, — всё это ради меня амфионовым стенам воздайтеи, умоляю, отца обман мой простить убедите".Рек и блестящим мечом необыкновенную душу,рано презревшую плоть и давно тосковавшую в теле,вырвал, ее сокрушив, вожделенную, раной единой.Башни кровью своей окропил и стены очистил[80],сам же удал бойцов посреди и всё еще дланьюмеч сжимал, а стремился упасть на свирепых ахейцев.780 Но подхватили его Благочестье и Доблесть и плавнотруп донесли до земли, — а уж юноши дух той пороюперед Юпитером встал и венца среди звезд домогался.Вот уже, в город забрав беспрепятственно тело героя,радостный люд проносит его (отступил из почтеньясам танталидов отряд): многочисленным юношей строемподнятый, шествует он, и в веселии благоговейномвсе величают его Амфиона и Кадма превышеграда зиждителем. Те — венками, другие — красоювешнею[81] члены его покрывают и в доме отцовом790 чтимое тело кладут. Хвалы расточив, вспоминаютбитвы, и — гнев победив[82] — стенает со всеми родительгорестный, и, наконец, черед материнским рыданьям:"В жертву ли Фивам тебя, о славное чадо, жестокими на закланье ужель я — как нищая мать — воспитала?[83]В чем же нечестье мое, и за что я богам ненавистна?В браке чудовищном я воротившееся порожденьене допускала к себе, не рожала внуков от сына.Что же с того? Сыновей Иокаста имеет и видитих — и вождей, и царей; а мне — за распрю расплата800 лютая, чтобы — тебе это по сердцу, молний создатель! — дети Эдипа могли диадемой друг с другом меняться!Небо винить иль людей? Но ведь ты, Менекей беспощадный,первым ты поспешил угасить злосчастную матерь!К смерти откуда любовь и священное это безумье?Как я смогла понести и настолько несхожий со многоплод на беду породить? — Нет, марсов дракон, без сомненья,дедова пашня, бойцов породившая новых, виновны:духа прискорбный порыв, и неистовый Маворс отсюда,и безразличье ко мне. Собой самочинно загублен,810 ты против воли Судеб вторгаешься к теням печальным!Я-то данайцев боюсь и страшусь капанеевых копий, — этой, вот этой руки опасаться бы мне и оружья,данного мной же. Смотри, как в горле железо исчезло:глубже сего ни один и данайский клинок не вошел бы!"Горькие речи ее продолжались бы, полня округупенями, — но увели дышавшую злобой служанки:в спальне держа, утешали ее, она ж, исцарапавщеки ногтями, сидит и ни времени дня, ни молящихне замечает и глаз неподвижных с земли не подъемлет,820 речи лишась и ума. Удрученная горем тигрица[84]так — коль похитят ее детенышей — в скифской пещереляжет одна и лижет следы неостывшего камня;гнева как нет, жестоких зубов и ярость, и алчностьвыдохлась; мимо идут бестревожно коровы и овцы:видит она, но лежит, — для кого сосцы насыщать ей,иль торопиться к кому, добычу обильную выждав?Битвы, трубы, мечи и увечья — доселе; теперь же — следует превознести до звездной оси Капанея,[85]на непривычный мне лад — пророческий — выведя песню.830 От аонических рощ мне вящее буйство потребно:все отважьтесь со мной, богини, петь пыл, пробужденныйночью глубокой, иль то, как вослед капанеевым знакампротив Юпитера брань воздвигли стигийские сестры[86],или бесчинный порыв отваги, иль славу крутую,или великой удел погибели, или счастливыйбедствий исток, или ласковый гнев[87] бессмертных на смертных.Мужу мало уже земли, уже он пресыщенкровью глубокой: своих истощил он и греческих копиймножество и, утомив десницу, взглядывал в небо.840 Яростным взором уже он вымеривал кровли крутые,после, двумя сочетав стволами ступени без счета,в воздухе путь себе проложил и, страшный, высокодуб расщепленный воздев, потрясал огнем запаленным.[88]Рдели доспехи его, и огонь на щите разгорался.[89]"Этим, вот этим путем на Фивы велит мне крутаядоблесть идти — на башню, где кровь Менекея струится:в прок ли жертва была или лгал Аполлон, — испытаю".Проговорил и, стопы чередуя, на пленную стенус криком полез. Эфир в облаках поднебесья таких же850 зрел Алоадов[90], когда земля умножалась бесчиннои презирала богов, — тогда еще не был воздвигнутвверх Пелион, но Осса уже Громовержца касалась.Тут — на изломе судеб, пораженные ужасом, словногород постиг губительней мор, или с окровавленнымликом Беллона вошла уравнивать башни с землею, — все, на кровли взойдя, вперебой огромные камни,бревна, а также пращи балеарской тугими ремнями(дротам ли тут доверять и стрелам ли, в небе парящим?)яростно взвихривают снаряды и скалы сдвигают.860 Он же — ни бьющими в грудь, ни ударами с тыла нималоне поколеблен — висит в бесплотном воздушном простореи — как по ровной земле — уверенным шагом стремитсявверх и — словно обвал — угрожающей близится глыбой.Будто поток[91], налегая на мощь вековечного понта,бьется с набегами волн неустанными, скалы колебляи вырывая стволы, — так он (но свирепей, посколькучувствовал) большей волной разламывает и свергаетшаткую кручу и вот — препоны быстрым теченьемсмыв — на вольном бегу, победитель, вздыхает свободно.870 После ж, когда, наконец, зубцы вожделенные, гордый,преодолел и, поднявшись, узрел трепещущий городсверху и Фивы своей устрашил необъятною тенью, — так пораженных язвил: "И это — стена Амфиона?Вот уж позор! И эти сошлись под мирную песню,эти — как издавна лжет фиванцев предание — стены?Что же великого в том, чтоб разрушить построенный нежнойлирой заслон?" — И, стремя одновременно шаг и десницу,противоставшей стены зубцы и настилы, свирепый,рушит, — опоры летят, и каменные укрепленья880 кровли тяжелой дрожат; а он развалины валав дело пускает и глыб осколки в жилища и храмымечет и город теперь сокрушает его же стеною.А вкруг Юпитера — спор ревновавших о разном тирийскихи арголидских богов. На тех и других равнодушносмотрит отец, но видит: ему разъяренных великийгнев противостоит. Под взорами мачехи[92] стонетЛибер и молит, отца косым измеряющий взглядом:"Где же свирепая длань, где моя колыбель огневая,молния, о, где же молния днесь?"; Аполлон-основатель[93]890 стонет о граде своем; размышляет о Лерне и Фивахскорбный Тиринфий[94] и, лук натянув, пребывает в сомненьях;материн Аргос крушит окрыленную отрасль Данаи;плачет Венера, любя Гармонии город, однако,мужа страшась, на Градива глядит во гневе безмолвном;на аонийских богов нападает Тритония дерзко[95];злое немотство в груди разъяренной Юноны клокочет.Но безмятежен покой Юпитера. — Вдруг приумолклиссоры, когда Капаней был в звездных просторах услышан:"Что же никто из богов за дрожащие Фивы не встанет? — 900 так он кричал. — Не спешат преступного града питомцы — Вакх и Алкид! А к меньшим взывать, пожалуй, и стыдно.Нет, лучше ты приходи — не тебе ли пристало сразитьсяс нами, кем ныне пленен костер погребальный Семелы?Ну-ка, скорее, скорей обрушь на меня, не жалея,пламя, Юпитер! Пугать дев робких громами ужелидоблестней, Кадма дома — а он ведь твой тесть! — разрушая?"Гнев услыхавших богов застонал; посмеялся безумцусам и, священных волос разметав тяжелую гриву,"Людям на что уповать после битвы у Флегры кичливой[96]?910 Что ж, и тебя поразить?" — говорит. Неспешного нудитсонм разъяренных богов и требует мстящих перунов,и — устрашившись — уже не дерзает супруга перечить.Не было знака дано, но небесный дворец самочинновдруг возгремел, и сами сошлись в безветрии тучи,и подоспели дожди. — Иапет[97] стигийские цепи,мнится, порвал, или в горний простор Инарима-островвзмыл[98], или Этна взнеслась. Угроз человека боятьсястыдно богам, но когда они увидали, что в самомкруговращенье небес воздымается муж и сраженья920 требует, — молча дивясь, усумнилися в мощи перуна.А между тем в высоте над зубцами огиговой башниглухо небесная ось загудела, и свет истребилсямраком. Однако же тот за незримую крепость держалсяи, в столкновениях туч полыхавшие молнии видя,"Фивам в таком, — говорил, — огне полыхать и пристало, — сызнова я от него разожгу мой дуб поугасший!"В это мгновенье перун, Юпитером всем устремленный[99],дал на него, — тотчас занялось оперенье шелома,рухнул щит, почернев, и вот уже весь осветился930 муж. — Отступают бойцы, и трепещут противники в страхе:где упадет, чью рать поразит полыхающей плотью?[Чувствует он, что уже и власы и лицо под шеломомтлеют, десницей сорвать доспех раскалившийся тщитсяи осязает, что жар подбирается к самому сердцу.]Всё ж он стоит и, в звезды вперясь, пока еще дышити к ненавистной стене прислоняется грудью горящей,чтоб не упасть. Но с него совлекается бренное тело,и обнажается дух; — когда б уступили суставымедленней, он ожидать повторения молнии мог бы.

Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Похожие книги

Все жанры