Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Бодрый восход с небосклона согнал не все еще звезды,день настающий Луна ещё истощившимся рогомвидеть могла, — но уже облака Тифония гонитлегкие и небеса к возвращению Феба готовит.От поредевших бредут пенатов диркейские толпы,мрак предрассветный кляня: им после сраженья впервыеотдых дарован и сон, но выстраданный убегаетмир от покоя, войну беспощадную помнит победа.Выйти за стены, ряды укреплений нарушить теперь лишь10 и растворить ворота теперь лишь решается доблесть.Ужас недавний стоит пред глазами, и — ныне пустое — поле страшит. — Как тех, кто в море скитался, сначаласуша качает[1], так им, исстрадавшимся, странно, что схваткакончена: мнится, что вновь восстанет разбитое войско.Так, заметив едва, что к порогу решетчатой башнипестрый взбирается змей, идалийские птицы трепещут[2]:внутрь загоняют птенцов, непорожние гнезда когтямиобороняют и бьют непригодными к бою крылами;после, хоть тот и отпрянул назад, но и воздух свободный20 белую стаю страшит; и, даже в полет устремившись,птицы дрожат, все еще озираяся между созвездий.Шествуют в поле, где люд бездыханный и все, что от битвыпавшей осталось: вожди кровавые всюду ведут их — Скорбь и Страданье. Один на тела и оружие смотрит,плечи безглавые зрит другой, а рядом — чужиеголовы; этот вопит, потеряв колесницу, и речик сирым — лишь это ему остается — коням обращает;раны великие тот лобызает, на доблесть пеняя.Там разбирают тела: в руках отсеченных зажаты30 копья или мечи; а рядом — торчащие стрелы,впившиеся в глаза; и в тщетных поисках трупамногие мчатся с немым готовым излиться рыданьем.И над обрубками тел подымается жалкая битва:спор, кому обмывать, кому погребать их пристало;или останки врага (порой насмехается Случай),не разобрав, оплачет иной: нет верного средства,чьей избежал различить, по чьей ступаешь ты крови.Те, у кого невредим их дом, обойденные горем,то, блуждая, глядят на пустые данайские кущи,40 в стане пожары чиня; то ищут (а это приятнопосле боев), где Тидей растерзанный в прахе повержен;есть ли расщелина там, где низвергся пророк; где бессмертныхвраг и живет ли досель в останках эфирное пламя.Вот уже день в слезах проведен, вот поздний спустилсявечер: но горю стенать[3] и бедой услаждаться любезно.Не разошлись по домам, но всенощно у тел пребывалитолпы: по очереди следят за кострами, и воплипрочь отгоняют зверей, — никого ни на миг не сломилисладкие звезды, ничьи в рыданьях глаза не сомкнулись.50 Третий в сраженье вступал с Авророю Люцифер. Горыславы дубров уже лишены: с вершины тевмесскоймощные сходят стволы и чтимый в кострах погребальныхлес Киферона. Горят побитых отрядов останки,в груды нагромождены. Почету последнему радыманы Огигии; рать обездоленных греков нагаянад запрещенным огнем летает и жалобно стонет.Несправедливую тень Этеокла свирепого такжехоть и не царский костер, но почтил; однако аргосцемвелено брата считать[4]: его даже призрак в изгнанье.60 Но Менекею гореть не дозволили в пламени общемни скиптродержец-отец, ни Фивы, — костер не обычныйсоорудили ему, но холм из оружья воздвигся[5]:из колесниц, и щитов, и доспехов, отбитых у греков.Он победителем сам поверх неприятельской груды — с мирною лавра листвой в волосах и священной повязкой — точно таков возлежал, как Тиринфий, призванный небом,некогда, радости полн, на горящей покоился Эте.[6]Кроме того, живые тела — плененных пеласгов[7] — и усмиренных коней — храбрецу в сраженьях утеху — 70 в жертву приносит отец. Уже охватил их взлетевшийпламень и вот, наконец, отцовы стенанья исторглись:"Если б тебя миновал неуемный порыв к благороднойславе, мой сын досточтимый! — Со мной в эхионовом градеты бы царил и после меня! Но пришедшую радостьты огорчаешь и сан немил мне царский отныне.Пусть к небесам в небожителей сонм ты взнесен приснославнойдоблестью, — верю тому; но я о тебе неизменнобуду рыдать. Алтари и высокие храмы фиванцыпусть посвящают тебе[8], — но родителю скорбь не запретна.80 Горе мне! Вот и теперь — где взять мне достойные жертвы,чтобы тебя схоронить? — Их нет, будь властен я с прахомАргос смешать роковой и Микены, разбитые мною,а в довершенье — себя, кто погибели сына обязанжизнью и саном! Ужель день тот же и то же сраженьев Тартар, мой сын, и тебя низвели, и проклятых братьев,и уравнялась моя с эдиповой горькая доля?Сколь, о Юпитер благой, о сходных рыдаем мы тенях!Сын мой, прими же еще твоему торжеству приношенья:это кормило прими у десницы, с главы вознесенной — 90 повязь[9], которую ты отцу не на радость доставил!Пусть же царем, царем увидит тебя Этеокласкорбная тень!" — И, сказав, он длань и чело обездолил;после же, гнев распалив, продолжил неистовей вдвое:"Лютым и мстительным пусть называют, но Лерны останки[10]сжечь не позволю с тобой. О если б вернуть ощущеньетрупам и с неба изгнать, из Эреба преступные душимог я, — я сам за зверем устремился бы и за кривымиклювами птиц — тела указать царей нечестивых.Нет: их земля и живительный день, увы мне, разрушит!100 И потому опять и опять повторяю: последнейсилой огня пусть никто пеласгам помочь не посмеет, — будет ослушник казнен и восполнит число заповедныхтрупов: порукою мне — небеса с Менекеем великим".Рек, и его, подхватив, понесли провожатые к дому.А между тем из пустующих Арг рыдавшие толпы(гонит несчастных Молва) — сироты и вдовы стремятся,Инаха племя, — что рать полоненная. Раны у каждойразные, облик — один: неприбраны космы повисли,и перетянута грудь; от ногтей беспощадных ланиты110 кровью сочатся, и плоть истерзанных рук распухает.Первой средь горестных жен царица скорбного сонма,то на печальных склонясь служанок, то вновь распрямляясь,жалкая Аргия путь выбирает: ее не заботятцарство, отец, но одна надежда, одно Полиникаимя у ней на устах, — близ Дирки в чудовищных Кадмастенах[11] хотела б она поселиться, забыв о Микенах.Следом, с лернейским смешав калидонянок толпы отрядом,не уступая сестре, Деипила к останкам Тидеяшествует. Жалкая, ей преступленье — недолжная ярость120 мужа — известно уже, но — покойного не осуждая — всё забывает любовь. С подобающим воплем Неалкарядом — ужасна лицом, но и сожаленья достойна — Гиппомедонта зовет. За нею — супруга пророкадержит, преступная, путь к пустому костру; а за нимигрозной Эвадны бредет отряд и менальской Дианысирая спутница: скорбь и жалобы в ней пробуждаетсына отвага, а та, вспоминая могучего мужа,плачет о буйстве его и на звездное небо ярится.[12]Их увидав меж ликейских лесов, Геката, стеная,130 сопровождала в пути; к побережью двойному идущихвоплем фиванская мать на истмийской гробнице встречала;[13]сей полунощный поход Элевсин оплакивал скорбныйи выносил потаенный огонь навстречу бредущим.Их по дремучим сама направляет Сатурния тропами укрывает их путь от встречи с толпою туземной,да не погибнет в ночи начинанья великого слава.А убиенных тела своею заботой Иридане оставляет[14]: росой потайной и амвросии влагойтленью подвластную плоть кропит, чтоб дольше держалась140 и дождалась бы костра и до пламени не разложилась.Темной заросший брадой и от раны зияющей бледен,Орнит, который отстал от союзного войска, последнимскован ударом, в глуши бездорожья украдкою робкойдержит беспомощный путь, на обломок копья опираясь.Он, неожиданный шум, тишину нарушавший ночную,вняв и узрев, что женщин толпа одна от лернейскойсилы осталась, — не стал о пути вопрошать и о цели(и без того понимал), но так обратился в печали:"Горе! Куда, куда вы? Ужель погребенья вы ждете150 мертвых и праха мужей? — Там страж, охраняющий тени,глаз не смыкая, стоит и непогребенные трупыперечисляет царю. Нельзя их оплакать: и близконе подпускают людей, — зверям лишь и птицам единымдоступ открыт. Так ужели почтит Креонт справедливыйваше страданье? — Скорей Бусирида жертвенник лютый,и одрисийских коней алкающих и сицилийскихможно богов умолить[15]. Несомненно, он схватит молящих — если я знаю его — и не сверху супружних останков,но вдалеке прикажет заклать от возлюбленных теней.160 Лучше бежать, покамест возврат безопасен, и в Лернедать гробницам пустым имена бесплотные, душидальние к сирым кострам призвать[16] — что еще остается?Или кекропову вам — это близко, Тесей же, как молвят,фермодонтийской гордясь победой уже возвратился — помощь призвать? — Человеческий нрав войной и оружьемдолжно Креонту внушить". — Так вымолвил, а у несчастныхслезы застыли, угас неумеренный пыл, устремившийв путь, и единой у всех тревогою лица белели.Именно так, когда долетит до телиц безмятежных170 изголодавшийся рык гирканской тигрицы и самыйлуг, услыхав, задрожит, — во всех разрастается ужас:кем соблазнится, на чье заплечье набросится алчность?В разнообразии чувств разошлись несогласные мненья;эти фиванцев молить и Креонта надменного склонны;больше по нраву другим просить у актейского градамилости, — бремя забот возвращенья позорного легче.Тут внезапный порыв отваги неженской являетАргия и, позабыв о немощи пола, великийтруд затевает: она — в уповании твердом на гордый180 подвиг — решает к властям обратиться преступного царства, — путь, какого жене родопской и снежного дщериФасиса[17] не совершить в окружении рати безбрачной.Хитрость искусно она измыслила, чтобы от верныхспутниц отстать, а суровым богам и правителю злому — дерзостно жизнь презирая свою в печали великой — вызов послать, — так чистый огонь любови велит ей.Словно воочию ей Полиник представлялся, несчастной:вот он как гость, а вот как жених пред первою жертвой[18],вот он как нежный супруг, а вот уже — в грозном шеломе190 скорбно обнявший ее, и уже — уходящий, а взглядомвсё возвращавшийся к ней; но чаще всего представлялосьей, как проходит она сквозь кровь аонийского поляи, беззащитна, костров добивается. Оным безумьемдушу терзает себе и — вот оно, чистое пламя! — мертвого любит. Тогда, обратись к пеласгийским подругам,"Вы, — говорит, — актейскую рать и меч марафонскийвызовите, — и пускай благочестию счастье поможет.Мне ж к огигийским — ведь я одна виновата в толикомгоре — дозвольте идти жилищам и ярость царёву200 первой познать: не в глухие врата жестокого градая постучусь, — ведь там у меня родители мужа,сестры его, — я в Фивы войду не вовсе чужая.Так, не держите меня: я мощным влекома порывоми озареньем души". — Сказав и с собой лишь Менета(стражем он некогда был[19], опекающим девичью скромность)взяв, — несмотря на свою беззащитность и места незнанье — ринулась спешной тропой, на которой им встретился Орнит.И, увидав, что уже далеко соучастницы бедствии."Ежели, — молвила, — ты изгниваешь ни вражеском поле -210 горе! — то стану ли ждать, какое решенье неспешныйпримет Тесей, поддержит ли знать, одобрит ли битвужрец-прорицатель? — А труп исчезнет меж тем. Так не лучше льптицам когтистым отдать и мое на терзание тело?Ты ведь — коль ты ощущать, став тенью, способен — пеняешь,верный мой, Стикса богам, что всё я, жестокая, медлю.Непогребен ты досель иль кем-то присыпан случайно, — я-то виновна равно. Так ужель мое горе бессильносмерть и Креонта найти беспощадного? — Ты побуждаешь,Орнит!" — И, так говоря, летучими по мегаридской220 пашне шагами спешит: дорогу ей встречные кажут,обликом устрашены, но горе ее уважая.Видом ужасна идет, бестрепетна сердцем и слухом,и — утвердясь в непомерности бед — заставляет бояться.Так во фригийской ночи, когда оглашаются стономДиндимы, мчится к струям Симоента по чащам сосновымсонма безумица-вождь, чей меч омыла богиняизбранной кровью и чье чело отличила повязкой.[20]Уж в гесперийскую глубь родитель-Титан колесницужаркую скрыл, чтобы вновь появиться из моря иного, — 230 но ощутить не дала тяжелого скорбь утомленьяили заметить, что день — прошел: ни мрачные долыей не страшны, — неустанно она по горам непрохожим,по буреломам идет, по чащобе лесной, беспросветнойдаже и днем, по полям, незаметными рвами изрытым,через потоки идет, не ища переправ, и минуетсонных зверей и спешит мимо логовищ чудищ ужасных.Вот сколь скорби порыв всемогущ! Менету же былостыдно отстать от шагов воспитанницы слабосильной.Сколько жилищ поразила она и скотьих загонов240 сдержанным стоном своим! Сколько раз за собой оставлялавстречный порог, и ее покидала в дороге попутныхрадость огней[21], и свет холодная тьма побеждала.И воздымался уже пред усталыми, даль застилая,кряжа пенфеева склон[22], когда, задыхаясь и вот ужизнемогая совсем, Менет через силу промолвил:"Недалеко — если я не обманут напрасной надеждой — и огигийцев дома, и, Аргия, непогребенныхтрупы, должно быть лежат: тяжелый навстречу повеялдух, и оттуда с трудом взлетают пернатые в воздух.250 Вот оно — поле резни, а за ним — стена городская.Видишь, как по полю тень укреплений огромных простерлась,как умирающий огнь на башне дозорной мерцает?Стены поблизости: ночь доселе была молчаливей,и беспросветную тьму лишь звезды одни нарушали".Аргия, затрепетав и десницу к стенам простирая:"Фивы, желанный досель, а ныне враждебный мне город, — но и теперь, если ты вернешь мне останки супруга, — будешь мне все-таки мил; посмотри, в каком я убранстве,спутников сколько со мной, когда я, невестка Эдипа,260 ныне впервые на твой вступаю порог. Не чрезмерныпросьбы мои: я молю пришлецов схоронить и оплакать.Ну а того, кто царства лишен, кто в битве повержен,я умоляю, того, кто отчей земли недостоин,мне возврати. А ты — появись, если могут являтьсяманы и души, от тел отрешенные, странствовать могут.Сам укажи мне пути, и к стенам твоим — если толькостою того — отведи". — Рекла и под кровлю пастушьюхижины ближней войдя, разожгла угасавшей лучиныпламя и вышла, дрожа, в простор ужасающий поля.270 Так от этнейской скалы светильник зажегшая, с онымотблеском больших огней обходила когда-то Церераберег авсонский и край сицилийский и в прахе читалачерного вора следы — от колес глубокие раны.Обезумелым ее стенаньям в ответ громыхаетсам Энкелад, освещая пути огнем полыхавшим.О Персефоне ручьи, леса, понт, тучи кричали;о Персефоне молчал лишь дом стигийского мужа.[23]Верный смятенной, ее воспитатель велит о Креонтене забывать и, убавив огонь, пробираться украдкой.280 Прежде — царица, кого города Арголиды страшились,гордая цель женихов, высочайшая рода надежда,ныне — в коварной ночи, без вождя и рядом с врагамимеж беспорядочных груд оружья, по скользким от кровитравам, ни тьмы не боясь, ни в поле кружащего сонматеней и душ, испускающих стон над своими телами,часто незрячей стопой мечи попирая и стрелы,боль презирая, стремясь к одному — не ступить на лежащих,в каждом готова узреть, своего, — пытающим взоромрыщет среди мертвецов, отгибает уткнувшимся в землю290 лица и жалуется на звезды, светящие слабо.А в навевающих сон потьмах, потаенно от неба,выкрав себя самое из объятий супруга, Юнонак стенам тесеевым шла, Палладу склонить вознамерясьблагочестивой мольбой и Афинам внушить благосклонность.Но увидала она с небосвода, что, тщетно блуждая,изнемогает уже безвинная Аргия в поле,и пожалела ее, — навстречу лунной запряжкеповоротилась и так промолвила голосом кротким:"Не откажи мне, прошу, в одолжении, Кинфия, если300 чтишь ты Юнону; и пусть — Юпитера волею — втроеты геркулесову ночь…[24] — но давние пени оставлю:можешь теперь услужить. Взгляни, как во мраке блуждаетАргия, более всех инахийцев любимая мною,и, угнетаема тьмой, не находит останков супруга.В тучах и твой помрачается блеск, — так пронзи их рогамии над землею, прошу, проследуй привычного ближе.Сон же, который твоей колесницы намокшие вожжидержит и носом клюет, — отпусти к аонийцам неспящим".Так изрекла, и тотчас богиня сквозь тучи явила310 лик свой, — и мрак устрашился его, угасло мерцаньезвезд, и — увидев сей блеск — Сатурния чуть не ослепла.Аргия прежде всего узрела в разлившемся светепаллу супруга — свою (о горькое горе!) работу, — хоть и сокрылся узор и померк пропитанный кровьюпурпур. Взывая к богам и решив, что лишь это от мужаей и осталось, — его самого увидела, в землювтоптанного. Лишена и пыла, и зренья, и слуха,в горе не может пролить ни слезы, и тут же, всем теломк мужу прижавшись, его лобызает, отшедшую душу320 ищет и спекшуюся с одежд и волос собираеткровь, чтоб ее сохранить; и вот к ней голос вернулся:"Вижу тебя ли, супруг? Отправлялся за властью законнойты ли похода главой, Адраста могучего зятем?Вот оно как мне пришлось к торжеству твоему приобщиться!Повороти же ко мне лицо и угасшие очи:Аргия к Фивам твоим пришла, — веди ж меня в городи покажи мне отчих богов, воздай мне взаимнымгостеприимством. — Увы, лежишь ты на голой равнине,нет у тебя владений иных. А распря-то ваша?330 Брат — он ведь власти уже лишился! А близкие что жеслез не прольют над тобой? Где ж мать? Где твоя Антигонаславная? — Ты для меня, для меня лишь простерт, побежденный?Я ль не пытала: куда ты стремишься? Зачем заповедныйскипетр тебе? — Вот Арги, — цари во владениях тестя;здесь почитают тебя, здесь власти ни с кем ты не делишь… — Что вспоминать? Я сама допустила войну и просила[25],чтобы отец помогал, — и теперь — вот эти объятья!Боги и Случай, но я благодарна вам всё же: дорогидолгой достигнута цель, нашла я нетронутым тело.340 Ах, но какая же в нем зияет огромная рана!Брата удар? Но, молю, где, где он простерт, нечестивыйхищник? Мне б только его отыскать, — я птиц одолею,не допущу и зверьё… Или он уже предан сожженью?Но и тебя лишенным огней твой край не увидит:пламя и слезы воздам, которые лить над царямизапрещено: твоему погребенью приверженность вдовьявечною будет рабой, а свидетелем оного горябудет твой сын, — я вдовство Полиником-младенцем согрею[26]".Стоны другие меж тем и другие несла Антигона350 жалкая к трупу огни, едва отыскав вожделенныйвыход из стен, ибо там беспрестанно за ней наблюдалистражи, которым сам царь приказал ее опасаться,и непрерывная цепь и огни охраняли сплошные.И, в промедленье винясь пред богами и братом, — едва лишьсник под натиском Сна ощетиненный строй, — в исступленьевырвалась в поле, рыча, как рычит, устрашая округу,бешенство львицы младой, чье буйство впервой без присмотра,чей убежал от матери гнев. Она не блуждала:немилосердный простор и место, где брат был повержен,360 ведомы ей. А Менет увидел ее приближенье,ибо, досужен, стерег стенанья питомицы милой.Но долетели едва до сестрина чуткого слухаречи, и дева жену с распущенными волосами,в черной одежде, с лицом, запятнанным кровью засохшей,скорбную — в свете луны и обоих огней увидала:"Маны, — промолвила, — чьи, иль что ты, безумная, ищешьночью моей?" — Та — ни слова в ответ, но на тело супругапала и молча лицо в его облачении скрыла,страхом охвачена вдруг и забыв на мгновенье о скорби.370 На подозрительное молчанье двоих Антигонапрежнего пуще вопит на нее и на старца, но оба — немы — застыли без сил. Наконец, уста отверзаетАргия и говорит, труп хладный сжимая в объятьях:"Ежели тщишься и ты кого-либо в этих останкахбитвы кровавой найти и жестоких приказов Креонтатоже трепещешь, — тогда я скажу, тебе доверяясь.Если ты в горе (а я и скорбь твою вижу, и слезы), — что же, союз заключим: я, царевна, Адрастова отрасль(боги, не слышит ли кто?), да сожгу моего Полиника,380 царский презрела запрет…" — Кадмейская дева[27] застылаи задрожала в ответ, и признавшейся, так возразила:"Ты ли (о, случай слепой!) предо мною — союзницей в бедах — в страхе? — Над трупом моим, на моем погребенье ты плачешь!Но уступаю! О, стыд! О, сестры запоздалая верность!Первой — она!.." — И, приникнув, вдвоем заключают в объятьятело и, перемешать власы вожделея и слезы,поочередно его обнимают, к ланитам со стономльнут и одна за другой лобзают любимую шею.Эта о брате меж тем вспоминает, а та — о супруге,390 перемежают рассказ о Фивах рассказом об Аргах.Аргии длительнее о злосчастиях повествованье:"Общим обрядом клянусь тайком изливаемой скорби,тенью, дражайшею нам, и молчанием звезд-соучастниц:он, бездомный изгой, не жалел о потере престолаили о крае родном, об объятиях матери милой;но о тебе тосковал, о тебе говорил, Антигона,ночи и дни напролет; а со мною легко он расстался.Но ведь, наверное, ты с высокой видела башни,как — до нечестья еще — он взметнул перед греческим строем400 знамя, и он на тебя — сражаясь уже — обернулся,поднял, приветствуя, меч и качнул вершиной шелома.Я же — вдали… Но кто из богов в гнев гибельный вверг их?Ваши бессильны ужель увещания были? И он лимог молящей тебе отказать?" — Но едва Антигонаскорбный рассказ начала, страж верный промолвил обеим:"Лучше обряд вершите скорей: уж звезды бледнеют,близостью дня смущены; свой труд до конца доведите, — будет рыданьям черед, но прежде — пламя раздуйте".Шум указал им меж тем, что поблизости — берег Исмена:410 тек он, мутен досель, и воды темнели от крови.Мертвое тело к нему понесли совместным усильемслабые, а помогал едва ли сильнейший сопутник.Так сожженного труп Фаэтона Гиперионидав теплых Пада струях омывали печальные сестры,а схоронив, над рекой поднялись рыдающим лесом[28].Тело от крови рекой очистив и мертвому должнымоблик вернув, попытались они с поцелуем последним[29],жалкие, пламя разжечь, — но дотлела везде и остылав ямах сыпучих зола и уснули огни погребенья.420 Случай — иль воля богов — один лишь костер сохранили,призванный испепелить этеоклово лютое тело:может быть, снова судьба готовила ужасу место,или огни, чтобы распрю продлить, берегла Эвменида[30].Меж почерневших стволов чуть теплившийся, чуть заметныйсвет увидали они с вожделением равным и вместе — с радостью скорбной. Досель, чей костер, еще не открылось,но умоляют они, чей бы ни был, чтоб кротко и мирноон допустил содольника прах и смешение теней.Братья встретились вновь. Но едва лишь палящее пламя430 тела коснулось[31], — костер задрожал и того, кто явилсяпозже, — изверг: взвились языки разделенной вершинойи осветили огнем полыхнувшим шеломы обоих.Мнится, будто огни Эвменид из бледного Оркавырвались: каждый язык — грозит, и пытается каждыйвыше взметнуться; стволы — и те под дрогнувшим грузомсами осели. И тут устрашенная дева вскричала:"Гибнем, своей же рукой мы гнев разжигаем угасший.Брат это был: какой еще зверь решился б извергнутьпришлую тень? Узнаю щит сломанный и обгоревший,440 пояс его, — это брат! Посмотри: огонь угасает,но не сдается, — живет, живет нечестивая ярость!Битва плодов не дала: несчастные, вы воевали,а победил-то Креонт, он — царь, — к чему ж это буйство,гнев — на кого? Перестаньте грозить! Ты, всюду изгнанник,всем обделен, отступись, наконец, — жена умоляет,просит сестра, — или мы меж вами в костер устремимся".Только промолвила, — вдруг и поле, и город высокийдрожь потрясла и враждебным огням помогла разделиться.Стражей покой возмущен, которым видения бедствий450 сам внушил встревоженный сон, — и тут же нагрянулвооруженный отряд, обходящий округу дозором.Но приближенья его устрашился лишь старец, а обе — перед костром открыто свое презренье являютк воле Креонта, свое признают преступление громкимголосом, видя что все разложилось в пламени тело.Дело о лютой идет погибели, смерти надеждабуйствует; наперебой: "Я похитила брата!", "Я — мужа!",после по очереди подтверждают: "Я — тело…", "Я — пламя…","Верность меня повела", "Я ведома любовью". — Им мило460 муки навлечь на себя и обвить цепями десницы.И не поверить, что в их речах не почтенье звучало,а отвращенье и гнев, — настолько не сходствуют с этимкрики обеих. Но тут к царю повлекли уличенных.В дальний актейский оплот между тем с дозволенья Палладыгорем убитых ввела матерей форонейских Юнона.Скорбна не менее их, к веренице стенящей богинярасположила народ и рыданья почтить побудила.Ветви оливы и шерсть молящую[32] передала имсобственноручно, глаза — опустить под прикрытие паллы,470 урны порожние — их пред собой нести научила.Возрасты все, из жилищ эрехтеевых высыпав, полняткровли и стогны: сие скопленье откуда и сразустолько несчастных? Досель причины не ведая бедствий,стали стенать. Богиня то к тем, то к другим приближаясь,племя пришедших, о ком льют слезы, о чем умоляют, — всё растолковывает; а те в разнородных упрекахи огигийскую власть, и неукротимость Креонтавсюду и всяко клянут. — Не более гетские птицыиз-под приветливых крыш пеняют обрубленной речью[33],480 брак проклинают двойной и терееву несправедливость.Жертвенник был посредине Афин — не богам возведенныймощным, но Милости, — там помещалась она, и священнымсделали оной приют несчастные: прежнего новыйвечно проситель сменял, и просительницы допускались.Слышала всех, умолявших ее; ночами и днямипуть был открыт к божеству, принимавшему жалобы в жертву.Скромен служения чин: ни огней благовонных, ни кровине допускает алтарь, — его орошают слезами,сверху плетения кос, отрезанных скорбью, повисли490 и одеяния тех, чей удел изменился ко благу.Тихая роща вокруг, в которой чтимы особоволной украшенный лавр[34] и древо молящей оливы.Изображения — нет: не доверен облик металлу, — было угодно в умах и в душах селиться богине[35].С нею страдальцы всегда, всегда возле рощи толпятсятьмы обделенных: алтарь одним лишь счастливым неведом.Молвят: оборонены оружием после сраженьяoтчего, оный алтарь Геркулеса потомки воздвигли[36].Правда же выше молвы: ибо следует верить, что сами500 жители неба, — кого почитают от века Афины,где обновлен человек, где законы и священнодейства[37],и семена, по пустым отсель разнесенные землям, — месту сему повелели служить для людей угнетенныхобщим приютом; здесь гнев и угрозы владык не имеютсилы, и от алтарей справедливых сторонится Счастье.Жертвенник этот давно племена неисчетные знали:те, кто войну проиграл, кто изгнан из отчих пределов,власти лишен, или те, кто невольно свершил преступленье, — все притекали сюда и мира просили; он позже510 Фурий Эдипа сломил, защитил убийство Олинфа[38]и отогнал навсегда от Ореста злосчастного матерь.К оному месту идет, научен народом, лернейскийскорбный отряд, и несчастных толпа ему уступает.Только пришли, — и сердца улеглись, и стихли заботы.Так журавли, в высоте[39] родным Аквилоном гонимы,Фарос завидят едва, — просторней эфир наполняют,радостным криком звенят: им любо в безоблачном небеснежную мгу презирать и в Ниле от хлада омыться.Весть о том, что домой после яростной с племенем скифским520 битвы[40] вернулся Тесей в колеснице, лавром увитой, — плески народа несут и радостный к звездам взлетевшийкрик, и веселой трубы, сменившей военную, зовы.Вражье оружье везут — о Маворсе память суровом,девичьих строй колесниц и грудой — хохлатые шлемы;сникших ведут скакунов; секиры в зазубринах (имирубят обычно леса и застывшую гладь Меотиды),легкие тулы несут, пояса в самоцветах горящихи небольшие щиты, залитые кровью владелиц.Сами — бесстрашны досель и женской стыдливости чужды — 530 вопли (подлой толпе не в пример) и мольбы презирают,лишь любопытствуют, где святыня безбрачной Минервы.Первая страсть — лицезреть победителя, чью колесницубелых четверка везет; но не меньше к себе Ипполитавсех привлекает, уже прелестная ликом и брачныйжребий познавшая. Ей, нарушившей строгий обычайродины[41], жены Афин удивляются, искоса глядяи откровенно ворча, что волосы блещут, что паллагрудь прикрывает и что иноземка в могучих Афинах — сына родить супругу-врагу — появиться решилась.540 Встав со своих алтарей, пелопидянки скорбные такжечуть подаются вперед, черед и награды триумфазрят с удивленьем, своих побежденных мужей вспоминая.Только замедлила бег колесница, — и к ним победительс гордой оси обратился и ждал, благосклонно внимая,просьб, — как других упредив, капанеева смеет супруга:"Бранелюбивый Эгид, для которого новый источникславы нежданной Судьба отыскала в несчастиях наших!Не чужестранные мы, не причастное страшным злодействамплемя: был Аргос наш дом, мужья наши были царями550 храбрыми — если б не столь! — Ну зачем же семи устремлятьсявоинствам было, зачем вразумлять агеноров город?Мы не на гибель мужей пеняем, — то право сражений,жребий войны; но пали в бою не пещер сицилийскихчудища, и полегли не Оссы двутелые дива![42]Род их и славных отцов — оставлю, Тесей; но людскаякровь в них текла, и людей, взиравших на те же созвездья,с той же душой, как и все, питавшихся тою же пищей, — сжечь запрещает Креонт и к порогу стигийского дома — так, словно он — отец Эвменид или кормщик летейский[43], — 560 не подпускает и их посреди меж Эребом и небомдержит! Увы, Природы права! Где боги? Где оныйнесправедливых огней метатель? Где вы, о Афины?Вот уж седьмая заря пугливых коней от останковповоротила, от них отводит лучи и трепещетсветоч любой на звездной оси; уже не выноситснеди ужасной зверье, не выносят пернатые места,чей омерзителен дух небосводу и ветра порывам.Долго ль еще придется нам ждать, чтоб голые кости,чтобы гниющую плоть он дозволил собрать? — Поспешите,570 о кекропиды! Воздать вам долг сей пристало, покудаиль эмафийский народ, иль фракийский не сжалился, илиплемя иное из тех, кто сжигает останки умерших.Будет ли злобе предел? — Да, мы воевали, — так что же? — Ненависть пала, и смерть сокрушила бесплодную ярость.Также и ты, чьи подвиги нам по слухам известны,хищным не отдал зверям ни Синиса, ни Керкионалютого и допустил сожженье Скирона-злодея.Верю, что и Танаис амазонок кострами дымится,тот, где ты воевал, — что и он удостоен триумфа.580 Разом сей труд соверши для земли, для небес и Эреба,если ты спас от беды Марафон и критские кровлии не напрасно лила радушная старица слезы[44].Пусть же Паллада тебя ни в одном не оставит сраженье,равным деяниям пусть не завидует с неба Тиринфий,на колеснице всегда, пусть всегда торжествующим матерьвидит тебя, а несчастий таких да не знают Афины!"Молвила. Тут же и все ей вслед с умоляющим воплемруки простерли. Герой нептунов[45], слезами растроган,переменился в лице и, праведным гневом вскипая,590 так вскричал: "Какая еще Эриния новыйноров внушила царям? Ведь я оставлял не такимигреков сердца, когда я в поход отправлялся на скифовк снежному морю[46]. Так в чем причина безумья? Ты думал,лютый Креонт, что Тесей побежден? Но я, как и прежде,мощен, и это копье вновь жаждет крови неправой.Медлить не стану, — тотчас звонкоступа, Фегей мой вернейший,повороти и скачи и, явившись в тирийскую крепость,или данайцам костры приготовь, иль Фивам — сраженье".Так говорит, позабыв о трудах и войны, и дороги,600 и призывает своих, и вселяет в них новые силы.Так после битвы, заняв для совокупленья лощину,бык — если роща опять огласится соперником новым — в бой устремиться готов: хотя орошать продолжаетливень кровавый чело и шею, но, землю взрывая,силится он не стонать и пылью раны присыпать.Ужас ливийской земли[47], хранящую перси Медузу,расшевелила сама Тритония, щит сотрясая.И, распрямившись тотчас, всем строем змеи на Фивыстали взирать, но еще не вступал аттический воин610 в бой, и трубы боевой не страшилась злосчастная Дирка.Битву немедля начать не юноши лишь загорелись,те, что сопутниками триумфа кавказского[48] были, — вся побуждает страна питомцев неопытных к бою.И собираются, встав добровольно под знамя Тесея,мужи, Браврон ледяной[49] населявшие, и мунихийскойпашни земли, и Пирей, мореходов тревожных опору,и Марафон, не славный еще восточным триумфом[50].Выслал отряды в поход родовым божествам прилежащийкрай Икария[51], край Келея, и долы Мелены,620 и Эгалей, что лесами богат, и Парнет, изобильныйлозами, и Ликабесс, знаменитый оливою тучной.Прибыл суровый Алей и душистого пахарь Гиметта,прибыли вы, плющом оплетавшие тирсы Ахарны.Эти восточным судам издалёка заметный бросаютСуний, откуда Эгей, обманутый лживым ветриломкритского судна, упал[52], дав имя бурливому морю.Те — Саламин, а те — Элевсин церерин народывыслал в сраженье, снабдив оралами, вздетыми грозно;тех Каллироя дала, омываемых девятикратно630 водами, этих — Элис, похищенье Орифии зревшийи на своих берегах приютивший гетские страсти[53].Сам ради битв опустел тот холм, где великую тяжбубоги вели[54], пока не взросло на спорной вершиненовое древо, чья тень сокрушила отшедшее море.Двинуть арктийскую рать против кадмовых стен Ипполитатакже хотела бы, но — округленного чрева бесспорныйзнак удержал, и супруг попросил оставить заботыМарса и в брачный покой отслужившие тулы повесить.Эту споспешную рать, горевшую битвой желанной,640 вождь увидал и тотчас, любезнейших отпрысков наспехоблобызав и обняв, так рек с колесницы высокой:"Воинство, вместе со мной законы земель и вселеннойскрепы блюдущее, — вам беспристрастно оценивать должносмысл предприятия: здесь — и богов, и людей благосклонность,воля Природы-вождя и безмолвные сонмы Авернаявно стоят; а там — рать Кар, обученных в Фивах,и перед ней знамена несут змеевласые сестры[55].Мчитесь вперед и, прошу, доверьтесь величию дела".Рек и, древко метнув, немедленно в путь устремился,650 словно Юпитер, когда он тучей приходит в пределыгипербореев и свод наступления стужи страшится:плен эолийский разбит[56], и, на долгий досуг негодуя,вихри вздымает зима, и Медведица вьюжная свищет;горы и воды ревут, и рваные тучи вступаютв битвы, и буйствует гром, и безумные молнии пляшут.Стонет земля, и зелень лугов под тяжелым копытомгибнет, и натиском толп неисчетных — и пеших, и конных — вытоптаны, издыхают поля, но пылью густоюне побежден оружия блеск, — в высоком эфире660 вспыхивая, посреди облаков острия полыхают.Ночь и мирную тьму — даже их подчинили походу,и состязанье мужи повели, дабы поспешаловоинство: кто, с холма увидав, объявит о Фивах,чей всех ранее дрот в огигийскую стену вонзится.А впереди нептунов Тесей[57] на щите необъятномподвигов нес череду и собственной славы истоки.Критских сто городов, сто стен вмещало навершье;тут же и сам он, пройдя извивы ужасной пещеры,шею тельца косматую гнул, вступившего в схватку:670 обе руки обхватили врага, могучие стиснувмышцы его, а лицо от рогов увернуться стремилось.Все трепетали, когда ограждаемый грозным подобьемв битву герой выходил: два Тесея, две рати кровавыхмнились; и сам он любил вспоминать былые деянья.глядя на верный отряд, на порог, устрашавший когда-то,видя, как критянки лик побелел пред нитью недвижной[58].А между тем свирепый Креонт закованных в цепишлет Антигону на казнь и вдовую дочерь Адраста.Обе веселья полны и достоинства: в жажде погибнуть680 выи к мечам добровольно стремят, царя-кровопийцуопережая. И вдруг — Фегей предстает, от Тесеяслово несущий: в руке — знак мира — ветви оливычистой, но сам — возвещает войну, войной угрожает,мощно гремит, сугубо блюдя пославшего волю,что уж подходит и он, что уже покрывают отрядыближний простор. Фиванец стоит, двояким сжигаемчувством: потоки угроз застывают, и ярость слабеет.Но ободряется он и с улыбкой притворной и грустноймолвит: "Ужели того, что преподан простертым Микенам,690 мало урока? Ну что ж, мы нашего города новыхвстретим врагов, — пусть придут, но после сраженья не ропщут:то же поверженных ждет". — Говорит, но видит, что пыльнойтучею день помрачен и сокрылись вершины тирийскихгор; однако людей призывает к оружью и, бледный,просит оружье ему принести, но вдруг, содрогаясь,зрит во дворце — Эвменид, и рыдающего Менекея,и в погребальных кострах ликования полных пеласгов.Чем для Фив был тот день, когда погиб обретенныйкровью толикою мир? — Вечор лишь богам прикрепленный700 отчим снимают доспех, щитов примеряют обломки,низкие шлемы[59] берут и доселе в запекшихся сгусткахдроты. И нет никого, кто блистал бы мечом или туломили гордился конем. Невозможно довериться валу,стены — куда ни взглянуть — зияют, врата — загражденийтребуют, прежним врагом снесенных; зубцов не осталось(их сокрушил Капаней); и младость — без сил и без воли — не обнимает ни жен, ни детей в поцелуе последнем,и без напутствия их отпускают родители в битву.Аттики вождь между тем, как только заметил в разрывах710 пыльного облака свет и солнце на ближнем оружье,ринулся в поле тотчас, хранившее непогребенныхманов близ стен городских. Нездоровый от тяжкого смрадавоздух, проникший под шлем запыленный, едва он учуял,как застонал и войны справедливою яростью вспыхнул.Вождь фиванский почтил, наконец, несчастных данайцевтем, что решил не вести по самим разбросанным трупамгрозный отрядов черед боевых и повторного Марса:да не нарушит какой нечестивец чего-либо в страшномнагромождении тел, для пролития крови избрал он720 чистое поле. И вот в сраженье неравном народысводит Беллона: молчат и те, и другие; безмолвнытрубы и тех, и других; одни — обессиленно встали,низко мечи опустив и ремни копьеметные дланьюнемощной еле держа; а те — со щитом за плечами — старые раны, досель сочащиеся, обнажают.И у кекроповых днесь вождей поубавилось пыла,прежних не слышно угроз, и доблесть не рвется в сраженье.Так порывы ветров слабеют, коль лес не задержитярости их, и молчат в безбрежности бурные волны.730 Но как пучинный Тесей[60] копье марафонского дубаподнял и грозная тень воздетого древка упалана супостатов, а блеск наконечника поле наполнил, — словно сам Маворс-отец на эдонских с высокого Гемапрянул конях, с летучей оси погибель и бегствосея, — тогда обратил на попятный терзающий ужасагеноридов. Крушить убегающих стыдно Тесею,и проливать беструдную кровь презирает десница, — прочая доблесть в крови рядовой свирепствует вволю.Так чужая мила добыча и падаль гиенам740 или трусливым волкам; львов мощных — ярость питает.Но между тем Оления он поверг и Ламира(этот стрелу доставал, тот взвихривал лютого камнятяжесть) и мощи тройной предводимых племен доверявшихбратьев Алкетидов: их одного за другим поразил онкопьями, — грудью Филей вместил наконечник железный,стиснул зубами — Гелопс, пропустил сквозь лопатку — Иапиг.Гемона тут увидав в колеснице четверкой, он страшнымцелится дротом в него, но тот повернуть успеваетзатрепетавших коней, — и, преодолев расстоянье,750 древко пронзило двоих; оно вожделело и третьейраны, но жало его было сдержано дышлом срединным.Но одного лишь мольбой, одного ужасающим крикомон средь сражавшихся толп вызывает и жаждет — Креонта.И замечает его, увещавшего речью отрядыи угрожавшего им — вотще — на краю супротивномбранного поля: тогда отстала охрана, Тесеяволю блюдя, на богов и доспехи его уповая.Тот же своих созывал и удерживал, ненависть видяв них и к себе, и к врагам. Воспрянув в ярости крайней,760 гибельным буйством дыша и дерзая пред смертью грядущей,"Не щитоносных юниц[61], — говорит, — ты вызвал в сраженье,это не девичья рать, — здесь на смерть сражаются мужи:нами могучий Тидей и нами же буйством дышавшийГиппомедонт умерщвлен, и дух Капанея отправленк теням. Какое тебя побудило крутое безумьек битве?[62] Но, дерзкий, смотри: лежат, за кого ты отмщаешь!"Эти изрекши слова, вотще запущенным дротомкрай пробивает щита. Посмеялся речам и десницегрозный Эгид и метнул железом обитое древко770 в мощном броске, но прежде взгремел горделивою речью:"Маны аргосские, вам приносится оная жертва, — Тартара хаос скорей растворите! А вы, Эвмениды,мщенье готовьте: Креонт прибывает". Промолвил и воздухдревком разящим рассек: туда, где плотным покровомусугубляло броню составную плетенье кольчуги,жало вонзилось, и кровь нечестивая в сотни просветовбрызнула; он же, смежив пред смертью блуждавшие очи[63],пал. А могучий Тесей, над ним воздевая оружье,рек: "Не угодно ль, чтоб днесь врагов умерщвленных сжигали780 и хоронили бы днесь побежденных? — Ступай же для страшныхказней, но пренебреги тревогою о погребенье".Стяги с обеих сторон с почтительным сходятся гулом,рукопожатья союз скрепляют в разгаре сраженья.Ныне Тесей — уже гость: умоляют, чтоб в город вступил они осчастливил дома. Победитель же, не презираявражеских кровель, вошел, — огигийские матери рады,рады невестки. Таков в войне покорившийся тирсукроткие таинства Ганг восхвалял, уже захмелевший.[64]А между тем сквозь налегшую тень диркейской вершины790 женщин крик досягает до звезд: пеласгийские мчатсяматери: словно фиад обезумевших, званых на битвувакхову, сонм, они преступленье замыслили, мнится,или свершили уже. Рыданья ликуют, и радостьновые слезы родит. Туда ли, сюда ль порываясь,жаждут Тесея найти благородного, после ж — Креонта,или своих, — и к телам уводит их вдовое горе.Если бы сто голосов из груди моей исторгалосьволей богов, — и тогда о вождях и о воинах плачейстольких близ стольких костров воспеть я не смог бы достойно.800 Мне не воспеть, как в милый огонь отважно Эваднаринулась, вихря скорей, обретшая молнию в мощидуха; и мне не воспеть, как прильнув к свирепому телу,бедная, всё оправдать Тидея пыталась супруга;что рассказала сестре о безжалостных Аргия стражах;как эриманфская мать призывала, рыдая, аркадца[65],пусть обескровленного, но хранившего прелесть аркадца,как два отряда равно оплакали с нею аркадца… — В этом ни новый восторг, ни сам Аполлон не поможет,да и ладью мою ждет после долгого плаванья — пристань.810 Мы расстаемся… — навек. Но читать тебя станут, не правда ль,о Фиваида моя, труд двенадцати лет неустанный?Единодушно тебе молва современников славныйпуть — завершенной едва — сулит, вручая потомкам;великодушный с тобой изволил знакомиться Цезарь,учит с любовью тебя наизусть италийская младость, — что ж, прощай… — Не стремись с Энеидой божественной спорить,следуй за ней вдалеке и пример ее чти неизменно.Та же, что норовит очернить тебя, зависть — исчезнет[66]и после смерти моей обернется заслуженной славой.

Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Похожие книги

Все жанры