Читаем Фиваида полностью

Фиваида

В эту тревожную ночь аонийского края коварныйруководитель не мог — хотя увлажнившимся звездам[1]долгий труд еще предстоял до рассвета — забытьсясном: не стихали в душе, заставляя терзаться, заботыо подготовленном зле, и — худший в сомненьях советчик — многое страх предвещал: «О горе мне, что ж они медлят?» — так восклицал он, сочтя, что легко одолеют Тидеястолько мечей, что числом и дух возместится, и доблесть.«Может быть, он с дороги свернул? А может быть, Арги 10 выслали помощь ему? И сразу же слух о злодействеближних достиг городов[2]? Не мало ль отобрано мною,отче Градив, и не слабых ли рук? Но там и храбрейшийХромий, а также Дорил; а наших не меньшие башенмне Феспиады могли б сорвать с основания Арги.Да и Тидей для моих, полагаю, мечей проницаем, — сам он и руки его — не из меди иль адамантацельного[3]. Трусам позор, если сомкнутый строй безуспешнобьется с одним». Но, кипя волнением многообразным,он тосковал и прежде всего оттого удручался,20 что не пронзил посланца мечом, пока пред собраньемтот говорил, и свою не насытил мерзкую злобу.Вдруг — стыдился того, что затеял, и каялся, — словномеж ионических волн вожатый ольхи калабрийской[4] — в плаваньи не новичок, хотя он родимую гаваньбыл бы не должен бросать при ясном светиле оленском;бурный Юпитер едва загрохочет и мира устоивсе загремят и склонит небеса Орион многозвездный, — он и стремится к земле, и ей не дает приближаться;буйствуя, Нот срывает с кормы, и, бросив уменье,30 кормчий стенает, слепым поневоле волнам доверяясь; — так же и Агенорид-предводитель[5], следя за денницей,медлящей в небе, в сердцах рассвет укоряет нескорый.Ночь, опускаясь, уже заходящую власть отдавала,звезды скрывались, когда великая Тефия сталас моря восточного гнать неспешного Гипериона.В самых основах своих — несомненное знаменье бедствий — сотрясена, задрожала земля, Киферон, покачнувшись,древним снегам позволил сбежать: и казалось, вершиныввысь поднялись, и с хребтом сошлись семивратные Фивы.40 Нужно ль причины искать? — Ледяною зарей[6] возвращался,рок свой кляня, Гемонид и скорбел, что отказано былов смерти ему. Покамест лица нельзя было видеть,но о великой беде возвещали уже издалёкастоны и вопли его: ибо слезы он все поначалупролил. Подобно ему бегом возвращается пастырь[7],стада лишенный ночным волков равнинных набегом:скот господский из рощ у него внезапным был изгнанливнем и зимней луны несущими ветр остриями[8];жертвы восход осветил, — донести господину боится50 сам он о свежей беде; ужасен от грязи налипшей,пенями полня поля, безмолвие пастбищ огромныхвозненавидев, зовет поименно быков умерщвленных.Матери, что собрались у ворот городских на порогах,только завидев его — одного — возможно ль? — без войска,без благородных вождей, — спросить ничего не дерзая,подняли вопль, — таков перед взятием вопль в осажденномгороде[9] или же вопль на судне, тонущем в море.Он же, тоску утолив ненавистного видеть владыку:«Ярый Тидей лишь мою из отряда целого душу60 бедную отдал тебе; не знаю, богов ли решенье,случай ли здесь, или то, что стыдно и высказать: мужанеоборимая мощь, — я сам, извещая, не верю:всех положил он, всех! Бегущими звездами ночи,манами я поклянусь и мой лишь возврат предсказавшейптицей зловещей, что я не хитростью или слезамизлую пощаду[10] и дар заслужил опозоренной жизни;нет, но приказы богов и ничьей неподвластная волеАтропос, к гибели мне иные открывшая двери[11],смерть отложили мою. Но знай: ты взираешь на сердце,70 с жизнью простившееся и страху пред смертною граньючуждое. Ты учинил преступный набег и без добрыхзнамений выслал, злодей, отряд; попирая законы,брата родного изгнав, покамест ты царствуешь, гордыйподвигами, — череда поредевшая кровель сиротскихбудет рыдать, а кружась над тобой ночами и днями, — души будут летать числом пятьдесят, угрожаяместью[12], — поскольку и я ухожу к ним». — Жесткий правительгневом пылал, а лицо угрюмое кровью зарделось.Сразу же Флегий вперед и Лабдак, споспешник неправды, — 80 оруженосцы царя — спешат, Гемонида пытаясьсилою остановить. Но нет, — пророк благородныймеч свой уже обнажил и то на свирепого смотритдеспота, то на клинок: «Тебе ли распоряжатьсякровью моей и мое, пощаженное мощным Тидеем,сердце разить? — Я сам с восторгом за отнятой смертьюпрядаю и уношусь — да встречу товарищей — к теням.Боги и брат тебя…» — но начатой речи не можетгрудь, вместившая меч, довершить; и одолеваямуки, могучий удар он с силой обрушил вторично,90 и заметалася кровь в содроганиях жизни последних,током одним из уст, из раны другим изливаясь.Знати умы смущены, собрание, перепугавшись,молча стоит; а его, чей лик и прежнюю строгостьне замутила и смерть, — жена и верные слугив дом понесли, не успев возвращеньем его насладиться.Но нечестивый свой гнев успокоить не мог и на этомяростный царь: запретив предать сожжению тело,мирной гробницы лишил понапрасну он манов невинных.Ты же, чей редкостный рок и дух никогда не узнают — 100 и по достоинству — тьмы забвения, ты, о дерзнувшийвыйти, царей презрев, и путь, на котором свободаполная ждет, проторить, — какою мне песней, какоюголоса мощью твою добродетель достойно восславить,небу любезный вещун? Тебя не напрасно гаданьямвыучил сам Аполлон и лавром своим удостоил[13];ныне и матерь лесов — Додона, и в храме киррейскомдева[14] решится смутить народы молчанием Феба.Ныне от тартарова Аверна вдали обретаясь,в дом элисийский ступай, под свод, чья ось недоступна110 манам огиговым[15]: там бессилен сей несправедливыйвласти преступной приказ; но и здесь — застывшее телохищник не смеет терзать, оставленного под открытымсводом и роща хранит, и скорбная робость пернатых.А между тем, по полям и по бездорожью разлившись,жены, живые едва, и дети, и дряхлые старцыв жажде оплакать своих бегут от города в скорбномсоревнованье, и их бесчисленные провожаюттолпы, утешить стремясь, а частью — сгорая желаньемподвиг увидеть ночной и свершенья единого мужа.120 Путь от рыданий кипел, и воплям поля откликались.По лишь достигла толпа бесславной скалы и злодейскойрощи[16], — как будто дотоль они не стенали и черныйдождь[17] дотоль не стекал, — толикий исторгся единымвыдохом горестным крик и настолько при виде кровавойбойни взъярились они! И плащ разодрав обагренный,лютая скорбь к матерям взывала, в перси вонзаясь.Силятся мертвых узнать по шеломам и, труп обнаружив,смотрят, готовы упасть равно на чужой и на милый.К залитым кровью кудрям прижимаются, веки смыкают,130 и орошают слезой глубокие раны, и жалас тщаньем ненужным извлечь стараются и осторожнорук обрубки к плечам и к вые лицо подбирают.Между кустов и в пыли пустынного поля блуждая, аМощная юношей — нет, — мать двух покойников, Ида,с грязной копною волос всклокоченных, в синие щекиногти вонзив, и уже не то что жалка и несчастна, — в горе великом страшна, повсюду меж тел и оружьялютую землю метет распущенною сединою:бедная, ищет детей, пред каждым дрожащая телом.140 Так фессалиянка, чье родовое нечестие можетпеньем людей воскрешать, случившейся радуясь битве,многолучинный огонь подымая древнего кедра,ночью выходит в поля[18], в крови различает побитыйлюд и манов о них пытает: кому из лежащихлучше в живых пребывать[19]. — Собрания скорбные тенейропщут, и гневом кипит авернского мрака родитель[20].Вместе они под скалой в отдаленье лежали, счастливцы,оба одною рукой, одной унесенные ночью, — дрот-посредник скреплял пронзенные ранами станы.150 Оных завидев, глаза для хлынувших слез отворила:«Эти ль объятия мне, лобзания эти ли, дети[21],матери видеть? Вот так жестокая выдумка смертивас на последней черте сочетала! Чьих прежде коснутьсяран, к чьим прижаться устам? Не вами ли — мощью моею,счастьем утробы моей — я мнила сравняться с богами,ваших деяний чредой — перестигнуть огиговых предков?Сколь же счастливей и сколь приятнее в браке бесплодномтой супруги удел, в чьем доме не слышит Луцинакриков страданья! А мне — беды причиною стали160 прежние муки! Увы, не в явственном свете сраженья,не на виду у судьбы, не ради славы в потомкахран удостоились вы, приснопамятных матери жалкой, — но обрели меж многих смертей безвестную гибель.Кровь, увы, пролилась воровски, полегли вы бесславно!Так; но дерзну ли разъять сплетенные скорбно десницыили подобный союз погибели общей разрушить? — Братья доселе, и сквозь последний огонь неразлучношествуйте ныне, смешав и прах, и милые души».Так же, побитых тела разобрав, взывают другие:170 Ктония кличет жена, Пенфея — мать Астиоха,мальчики рядом — твои, о Федим, невинные чада — в том, что отец их убит, убедились; Марпесса с Филлеясмыла кровь, жениха; Акаманта — сестры обмыли.После железом леса обнажают[22] и древние рощина близлежащем холме, который ночные деяньявидел и вопли слыхал; тогда же старуха Алетавозле костров — покамест огонь расправлялся с телами — так ободрить злосчастных собор речами пыталась:«Горестный род наш не раз, испытываемый игрою180 судеб, бывал сокрушен с той самой поры, как сидонскийстранник железный посев свершил в борозде ионийской[23].Странен был урожай, страшна насельцами пашня, — но никогда — ни тогда, как древнего Кадма покоив прахе перунном легли[24] мольбами неправой Юноны,ни о ту пору, когда, достигши погибельной славы,от устрашенной горы Афамант возвратился злосчастный,полуживого неся Леарха с криком счастливым, — в Фивах не плакали так; не более громкие воплидом финикийский слыхал, когда, осилив безумье,190 кроткою став, сопутниц слезам ужаснулась Агава[25].Этому — сходствуя с ним исходом и обликом бедствий — дню был равен один: когда Танталида реченьягордые смыла свои, и земля, напоенная смертью,столько похитила тел, в кострах нуждалася стольких!Так же застыла толпа, и так же оставили городи старики, и юнцы, и долгою шли чередоюматери, зависть богов проклиная, и с гомоном горькимпо два костра близ мощных ворот городских громоздили.Помню, как я и сама — а возраст мой был беззаботен — 200 не уступила тогда в рыданьях родителям милым.Так уж угодно богам! И ни то, что чистый источник(Делия, твой) осквернить посмевший кощунственным взглядомне был, хозяин, увы, молосскою злобою узнан[26],больших не стоило слез, ни то, что внезапно царицылужею кровь разлилась[27]: ведь это суровые слалинити Сестер и Юпитер решал; а ныне — преступнойволей царя лишены безвинно фиванские кровлистольких мужей; и еще о втоптанном в грязь договорев Аргах не знают, а мы — хлебнули военного лиха.210 Сколько претерпят еще и кони, и воины в тучахпыли, и сколько ручьев разольются ужасным багрянцем! — Пусть это видит рука, не знавшая битвы; меня жепламенем пусть одарят и в земле прародителей скроют».Старая долго еще Этеокла нечестье бранила,страшным, безбожным зовя и суля наказанье в грядущем.Что ей свободу дает? — Приближение смерти, и долгийвек позади, и почет, подобающий поздней кончине.Все это сеятель звезд[28] разглядел с вершины небесной,понял, что первой уже напитаны кровью народы,220 и поспешил Градива призвать. Обильным убийствомопустошив города бистонов и яростных гетов,тот стремительный бег к эфирным направил твердыням:шлема блеск оперен перуном[29]; оправленный в злато,мрачный ужасен доспех, очертаньями див оживленный;свод под осью гремит[30], багровеет сияньем кровавымщит, вступающий в спор с далеко отражаемым солнцем.Только завидев его, горящего пылом сарматскихподвигов, с помыслами, военною полными бурей, — молвил Юпитер: «Таким, таким прошествуй по Аргам,230 чадо, — и с влажным мечом, и сим омрачаемый гневом!Пусть нерадивых умы возмутятся и, яростью полнясь,жаждут тебя и тебе безоглядно десницы и душипусть посвятят. Подтолкни медлительных, рушь договоры:мы дозволяем тебе самих небожителей битвойвоспламенять и мое спокойствие. Сам я посеялсемя сраженья: Тидей возвращается с вестью о страшнойдерзости, и о преступном вожде, и о гнусной засаде — первоначале войны, — отмстив оружьем коварству.Все подтверди. — А вы, моей наследники крови,240 гневу их стать поперек, с мольбою ко мне обратитьсяи не пытайтесь: меня наставили судьбы, а такжечерные прялки Сестер. От мира начала назначендень неотменный войны[31] и рожденные биться народы.Если же казнь племенам за древние их злодеяньямне не дадите свершить и отметить ужасным потомкам, — этой твердыней клянусь[32], для нашего рода священной,рек элисийских водой, даже мне внушающей трепет:Фивы своего рукой разнесу, сорвав с основаньястены, и, башни подняв с земли, на инахов город250 сброшу или в простор лазурный смету их, а сверхуливнем залью, — хотя бы сама во всеобщем смятенье,храмы свои обхватив и холмы, пострадала Юнона».Рек и всех поразил приказаньями, но — словно былисмертны они — голоса и пыл свой умерили боги.Так морской замирает простор при длительном миребурь[33]: по лежащим в дреме его берегам бестревожнымнежит томительный зной при полном безветрии кудрилеса и строй облаков, и воды тогда опадаютв реках и звонких ручьях, и молкнут сожженные струи.260 Счастлив приказом, Градив ликует и гонит проворныйвиды видавший возок, поводьями правя налево.Путь он уже совершал по краю небесного свода, — вдруг, навстречу коням устремившись бесстрашно, Венерастала пред ними: тотчас попятившись, кони пониклигрозными гривами их. Она же, на самую вагугрудью опершись, лицо, увлажненное плачами, пряча,так начала (а меж тем, к стопам госпожи приклонившись,копи грызли губник адамавтовый, пеной покрытый):«Значит, ты войны, о тесть[34] драгоценнейший, войны ты, значит,270 сам же готовишь для Фив и потомков своих истребляешь?Буйный, ужели тебя ни Гармонии имя[35], ни свадьба — всех небожителей пир, ни эти вот слезы не сдержат?Это ль награда за грех? Того ль от тебя заслужилая за оставленный стыд, и честь, и лемносские цепи[36]?Что ж, отправляйся! Но к нам вулканово расположеньене таково, — уязвленный супруг и в гневе нам предан.Ежели я прикажу, то он близ негаснущих горновночи свои для меня проведет в трудах неусыпных:с радостью даже тебе он новый доспех и оружье280 выкует, ты же… — но нет, я камень и медное сердцепросьбами тщусь преклонить! Одно меня мучит, одно лишья проклинаю: зачем ты позволил с тирийским супругом[37]милой породе[38] моей сочетаться на свадьбе несчастной?Всё бы тебе восхвалять оружием славных тирийцев,неистребимый их пыл — наследие крови змеиной[39],род, поколений чредой восходящий к Юпитеру[40]! Мне жемного была бы милей под ситонской Медведицей свадьба,там, где Борей и фракийцы твои[41]. Иль мало позорамы испытали, когда Венеры божественной дочерь290 вдаль уползала[42], следы в иллирийской траве оставляя?Ныне невинный народ…» — но тут повелитель сраженийслез не сдержал и, шуйцей копье переняв, с колесницыпрянул высокой стремглав и, щитом прижимая, Венеру[43]стиснул в объятиях и так успокаивал ласковой речью:«Ты, мой межбитвенный мир[44], святое мое услажденье,буйного сердца покой! Другим ни бессмертным, ни смертнымвласти такой не дано — идти безнаказанно противдротов моих и моим в сражении яростно ржущимпротивостать жеребцам и вырвать сей меч из десницы.300 С Кадмом сидонским союз достопамятный и уж конечно,дивная верность твоя — не тешься притворным попреком! — мной не забыты, — чтоб мне в преисподней дядиной сгинуть[45],хоть я и бог, и попасть безоружному к теням бесплотным!Ныне, однако, судьбой предводимый, я должен исполнитьгорнего волю отца — ведь негодной деснице Вулканабыло нельзя поручить такую задачу; так смею льпротив Юпитера прать, презирая закон изреченный, — против него, перед чьей и земля, и небо, и мореречью — вот сила! — дрожат и прячутся столькие боги — 310 веришь? — один за другим?! Но, милая, к сердцу угрозыгорние не принимай! Поскольку приказ этот силойнам отменить не дано, — то едва под тирийской стеноюбитву начнут племена, помогу я союзным отрядам.Тут не отвергну тебя, вот увидишь, и в поле кровавомя широко разгорюсь в защиту аргосского дела.Это — могу, здесь рок — не запрет». — Сказал и направилнетерпеливых коней с небосвода, — и сверху на землюмчится Юпитера гнев не быстрее, когда он на снежныйОтрий и кряж ледяной надвигается Оссы арктийской,320 в туче оружье найдя: летит огневая громада,грозные божьи неся указы, и гривой тройноюпрежде всего небеса устрашает, иль тучное полеметит, иль топит суда, застигнутые непогодой. Заново вымерив путь, Тидей данайские пашнишагом усталым прошел и кручи зеленой Просимны.Вид его страшен: власы, пропитаны пылью, торчали,пот почернелый стекал по плечам на глубокие раны,и воспалились глаза от бессонницы, рот разверзалсяв жажде хрипящей, но мысль, о подвигах помня, дышала330 честью высокой. — Таков возвращается к пастбищам милымбык после битвы: чужой и своею окрашена кровьюшея, и струи текут по бокам рассеченным к подгрудку,Но надмевается он утомленною доблестью, гордодержит побитую грудь: соперник, простертый во прахе,стонет позорно и тем причиненную боль унимает.Точно таков и Тидей. Уже города он минует,что меж Асопом лежат и древними Аргами, — гнев жепрежний не гаснет, и он обстоятельно всем открывает,как он явился послом от племени греков, о царстве340 для беглеца Полиника просил, а царь эхионскийзлобу, насилие, ночь, коварство, оружие, — вот чточести взамен предъявил и престол уступить отказался.Верят народы всему, их перу могучий оружьем[46]бог укрепил, а Молва удвоенный ужас внушила.Только вошел во врата (а тогда как раз досточтимыйсам родитель Адраст вождей созывал на собранье),только предстал и едва косяка дверного коснулся, — тут же вскричал: «К оружью, мужи! И ты, наилучшийвождь лернейский, коль кровь у тебя от дедов могучих, — 350 к бою оружье готовь! Юпитера, долг и законностьвсюду по-разному чтут, — но лучше бы к буйным сарматамбыл я отправлен послом иль прибыл к коварному стражурощ бебрикийских! Но нет, не виню порученье, не стыднослужбы: я рад был пойти, был рад преступные Фивыэтой рукой испытать. Клянусь, в настоящем сраженье — словно я мощный отряд или город, сплотившийся тесно, — тайных засад знатоки коварством и ночью, при полномвооруженье, меня — одного, незнакомого с местом — остановить не смогли, — лежат близ сирого града360 грудой кровавой они. Так грянем теперь же, доколев страхе враги, и без сил от смятенья, и трупы таскают,помнят доколе, о тесть, о деснице моей! — Изнуренныйоных пятидесяти героев тенями, сам я,раны свои позабыв, не смыв запекшейся крови, — выступить тотчас готов!» — В смятении все инахидывстали, но прежде других к нему с потерянным видомпрянул кадмейский герой[47]: «О горе, богам ненавистный,гибельный людям, увы, я на раны его невредимыйныне взираю! О брат, такой мне возврат ты готовил?!370 Мне эти стрелы ты слал!.. О жизни позорная жажда!Жалкий, и я отрицал злодейство толикое в брате!Но пребывают пускай и теперь ваши стены в покоемирном! И больше для вас я, гость ваш, не стану причинойбедствий… — Ведь я сознаю — не столь избалован я счастьем — как с детьми тяжело, как больно с женою расстаться,с родиной… Пусть не винит ничей меня дом удрученный,матери пусть на меня не глядят исподлобья сурово!Сам я пойду на верную смерть, хотя б не пускаличтимый мой тесть и моя супруга достойная… — Фивам,380 брат, и тебе, и тебе, могучий Тидей, задолжал яголову…» — разными так речами души пытал он,так мольбы отклонял. Но жалобы — гнев пробудили,скорбь, со слезами слиясь, запылала. И все добровольно — нет, не одна молодежь, но и возраст холодный и косный — к мысли одной склонились в душе: оставить пенатов,в помощь соседей призвать и тут же идти. Но глубокийв помыслах так им отец, искусившийся править громадойВласти, сказал: «Богам и моим заботам оставьтеэти решенья, прошу, — ни брат без отмщенья не будет390 скиптром владеть, ни мы безрассудно войною грозиться.Славного подвигами Ойнида, толикою кровьюгордого, примем теперь: пусть сон усмирит запоздалыйпылкую душу, а нас пусть скорбь не лишает рассудка».Тут всполошились и двор, и жена побледневшая: тотчасвсе — к Тидею спешат, после битвы и долгой дорогислабому. Радости полн, на срединных сиденьях палатыон поместился, спиной прислоняясь к могучей опоре,раны покуда ему омывал Идмон Эпидаврский, — скор в примененье ножа, в применении теплых настоев400 нежен. Тидей же, умом высоким отвлекшись, истокигнева опять объяснял, и что они оба сказали,где он в засаду попал, о времени тайного боя,сколько было вождей и кто они, как приходилосьтяжко ему, как он спас Мэона для скорбных известий, — всё рассказал. А знать, и тесть, и верная стражаречи дивились его, и ярился изгнанник тирийский[48].Солнце, по краю небес к вечернему морю склонившись,.пылких коней распрягло, и огненно-красные кудрипод океанской струёй омывало; к нему подбегает410 дщерей нереевых сонм и Горы поспешной стопою:те — поводья берут, другие — венца золотогогордый убор и на влажной груди ремешки распускаютжаркие; часть — запряжку ведет утомленную к сочнымтравам и, дышло подняв, возок запрокинутый ставит.Ночь подошла и заботы людей и зверья возбужденьеугомонила, плащом небеса укутала черными успокоила всех, одного исключая Адраста[49]да лабдакийцев вождя[50]: Тидея же долгий осилилсон, наполняя его виденьями доблести мощной.420 И между теней, в ночи блуждающих, бог — зачинательбитв, — и аркадский предел облетев, и немейские пашни,также и тенарский мыс, и град Аполлона Ферапну, —звоном оружия всё поражает и, сея смятенье,полнит любовью к себе: Гнев с Яростью шлем оперяют[51],Страх-приспешник коней погоняет, Молва — как дозорный, — разноголосо трубя, повязавшись пустою тревогой,пред колесницей летит, подгоняемая крылоногиххрапом коней, и ворчит беспрестанно, и перья смятеньясеет: кровавым бичом её побуждает возница430 с былью и небыль сказать, а отец с колесницы высокойяростно скифским копьем ей спину и голову хлещет.Так — коли выпустят их из узилищ эоловых — гонитвихри Нептун пред собой и бросает летящие вольнов море Эгейское; с ним — невеселое сопровожденье:над кнутовищем ревут Ураганы, обильные ливнии Облака, и земли исторгающая основаньячерная Буря; стоят Киклады, дрожа на опорахзыбких, и даже тебе от Микона с Гиарою страшно,Делос, отторгнутым быть, и ты призываешь питомца[52].440 Рдяная ликом, уже выводила седьмая Аврора[53]радостный день к земле и богам, когда из покоятайного старец — герой персеев[54] — вышел впервые,недоумения полн пред войной и зятьев озлобленьем,духом — нетверд: вернуть ли закон оружьем, народыновым стрекалом язвя, иль, может быть, лучше уздоюгнев их унять, удержав на аркане мечей беспокойство.К этому — мира покой побуждал, к другому — бездельямерзкого стыд, и люд несговорчивый, новой приманкойбитв увлеченный. И вот его посетила в сомненьях450 поздняя мысль: пророков умы и божий храмы,зрящие правду, спросить. Тебе о грядущем забота,Амфиарай, предстоит, а с тобой — Амифаона отпрыск,старец и сам, однако умом и Фебом цветущий[55],вместе шагает Меламп; — и кому Аполлон благосклонныйполнил щедрее уста киррейской водой[56] — неизвестно.Прежде всего по нутру и крови животных пытают[57]трепетно волю богов, и в пятнах сердец у двузубыхвидят запрет, и беду — в угрозах жилы зловещей.Но у бесплодных небес предвещаний просить остается.460 Есть дерзновенным хребтом устремленное ввысь возвышенье(жители Лерны его Афесантой наименовали),у арголидских племен — священное. Молвят, оттудабыстрый Персей посягнул на тучи полетом высоким, — в ужасе матерь его, завидев, как он устремляетшаг со скалы, за сыном едва не ринулась следом.Оба пророка к скале, власы святые украсивбледной оливы листвой, а чело белоснежной повязкой,вместе выходят, едва осветило всходящее солнцелуг, увлажненный росой, и расплавило стынущий иней.470 Первым Эклид призывал Юпитера просьбой привычной:«О всемогущий отец, ты даешь пролетающим крыльямсилу совета, и ты грядущего знание даришьптицам и с неба вещать о причинах велишь сокровенных, — знаем о том; и верней ни Кирра[58] для нас из пещерыбога не вышлет, ни дуб, который листвой хаонийскойв чаще молосской звенел у тебя, — пусть даже иссохшийспорит Аммон и пытается глас состязаться ликийский,или же нильский телец, иль Бранх, сравнявшийся с отчейчестью, иль Пан, чью свирель насельники Пизы холмистой480 могут в ночи услыхать из ликаонийского мрака.Прочих щедрее почтен, кому очевидно Диктиецвышлет летуний благих. За что — непонятно, но древеноный пернатым почет: творец ли небесного сводатак уготовал, сплотив в зародыши новые хаос;в том ли дело, что быв изначально нашими, душитело сменив, в дуновенья вошли; иль чистейшая область,чуждая зла, и с землей общенье нечастое учитистине, — это тебе, земли и богов созидательвысший, виднее. А нам — о началах войны арголидской490 и предстоящих трудах дозволь у неба проведать.Коли дано и уже неизменно решенье у строгихПарок — лернейским копьем отверзть врага эхионцев, — знаменья дай и слева греми, — и добрые вестивсякая птица меж звезд провещает на тайном наречье.Коли нельзя — то сдержи нас теперь и птицами справадень бездонный закрой». — Так вымолвил он и на мощномвыступе тело простер, — и много неведомых знаковсплел воедино, впитав темноту необъятную мира.Звезды как должно засим разделили и всею душою500 долго и зорко они за воздушным пространством следили.И наконец произнес Амифаонид-прорицатель:«Амфиарай, посмотри: в высоте поднебесья тревожнойне провела ни одна борозды безоблачной птица,и ни одна, охватив окоём, не парит в безмятежномреянье, в благостный час ни одна, улетая, не крикнет.Тайный треножников страж и пылающий молниеносец[59]скрылись, и русой молчит Минервы когтистая птица[60];коршун — а нет никого для гадания лучше[61] — не виден,не веселится вверху добычей высокою ястреб.510 Дива летят, верещат в облаках зловещие птицы,стонет ночная сова, кричит об утратах могильныйфилин[62]. — Из оных каким устрашениям божиим верить?Небо для них ли, Фимбрей, — царапающих исступленноскрюченным когтем глаза, и — подобно скорбящим — крыламибьющих зефирам на страх[63], и в пернатую грудь колотящих?»Тот отвечал: «Не раз я, отец, превратного Фебазнаменья видел с тех пор, как младостью первой цветущий,царственных полубогов посреди[64], на сосне фессалийскойотплыл: и если я пел о превратностях суши и моря, — 520 диву давались вожди, а Иасон мои о грядущемв недоуменьях слова не реже, чем мопсовы, слушал.Но устрашающих столь и более гибельных знаковпрежде не видывал я, — а готовится большее даже.Взор свой туда обрати, где реют в прозрачном просторенеобозримых небес лебедей бесчисленных стаи.То ли Борей их прогнал от стримонской Медведицы, то лине приняла благодать плодоносная кроткого Нила, — путь свой прервали они: узнай в их образе Фивы,ибо в недвижном кругу и мирном молчании, словно530 в стенах за рвом, укрылись они. Однако подходитболее мощный отряд: в просторе чредой золотистойсемь с ликованьем летят Юпитера оруженосцев[65], — вообрази, что они — цари инахийского края.Вот нападают они на ряды белоснежные, щеряклювы для новых убийств и острые выставив когти.Вот посмотри: непривычная кровь небеса оросила,перьями день пролился[66]; но что за внезапную яростьслева Юпитер наслал, неся победителям гибель?Ввысь устремившись, один вдруг вспыхнул в пламени солнца[67],540 мужества прочих лишив; другого, с пернатыми большеймощи вступившего в бой, сгубили вы, юные крылья;рухнул, сцепившись с врагом, и третий; четвертый, отброшен,бегством избавил себя от погибели стаи союзной;облаком пятый сметен, шестой погибает, живуюптицу терзая, и кровь окропляет бесплодные тучи».«Что же ты плачешь тайком?» — «Меламп досточтимый, того, ктопадает, я узнаю[68]». — Устрашенных грядущего грузом,всё, что свершится, уже испытавших в подобии верном,ужас пророков объял: они сожалеют, что вторглись550 в схватку пернатых и ум в недоброе небо вперили;давших ответ — ненавидят богов. — И откуда впервыев жалких живых существах[69] мучительная пробудиласьстрасть — грядущее знать? Богов ли то дар, или сами — алчущий род, никогда не стоящий на месте спокойно — ищем, какой был первым из дней, где века граница,что предрешили богов родитель благой и железнойволя Клото. Оттого — гаданья, и птичьи сквозь тучиречи, и звездный черед, и лунного бега расчеты,и фессалийское зло. А прежняя — та, золотая,560 дедова — кровь у племен от камня иль дуба рожденных,этих не знала забот, — любили одно лишь: рукоюземлю и лес укрощать. Течение завтрашней жизнизнать человеку грешно. А нам, порочным и жалким,всё бы терзать небеса, — поэтому зависть и злоба,козни, насилье везде, и скромность в молитвах исчезла.Что же, — повязки сорвав, венка отслужившую зеленьпрочь отринув с волос, удаляется жрец без убораот ненавистной горы. Отныне и войны, и трубы — рядом, и в сердце уже бушуют далёкие Фивы.570 Было ему не снести любопытства народа, с владыкойс глазу на глаз бесед и встречи со знатью… Укрывшисьв мрачном жилище, один, он молчал о решениях неба.Стыд и заботы в полях и тебя, о Меламп, удержали:уст не раскрыв двенадесять дней, от тревог ты избавиллюд и вождей. — И уже Громовержца последняя волявсюду бушует, мужей похищая у пашен и древнихградов; и тысячу бог — владыка боев — набираетвсюду отрядов себе, и воины — рады оставитьмилых и жен, и детей, на пороге рыдающих первом:580 так их бог поразил, одержимых. Им любо оружьес отчих срывать косяков, колесницы, стоявшие в божьиххрамах[70], катить. Копье, покрытое ржавчиной тусклой,праздно коснеющий меч готовят вновь для ударовстрашных и молодость им возвращают камнем точильным.Там — блестящий шелом[71] и мощного панциря медныйкров примеряют и стан скрывают рубахой, гремящейгромом булатных чешуи, а здесь — гортинский сгибаютрог; и свирепо уже багровеют в пылающих горнахплуги и крючья багров, и мотыги, и кирки кривые.590 И от священных стволов уже отсекают бесстыдномощные древка, щиты одевают быком отслужившим.В Арги нагрянув, гремит пред дворцом, удручая Адраста,в душах — война, война — на устах; и в воздухе — грохот,словно шумит тирренская соль, иль силится словнобок поменять Энкелад[72], под которым гора, пламенея,в недрах грохочет[73], с вершин извергаются токи, Пелорий,сузив пролив, приближает к земле отторгнутый остров.Тою порой Капаней, великим пристрастием к Марсудвижим и длительный мир давно ненавидя надменным600 сердцем (при том, что он был исключительно знатен и древнейкрови, своею он сам превзошел деяния предковмышцею, долго богов презирал безнаказанно[74], правдыне выносил, не щадя и жизни в приступах гнева, — словно один из живущих в лесах тенистой Фолои[75],равный ростом своим любому из братьев этнейских),встав у дверей, где толпа вождей и народа шумела, — Амфиарай, у твоих, — кричал: «Что за трусость такая,о Инахиды и вы, союзной крови ахейцы?Здесь, близ ничтожных дверей одного — не стыдно ли? — мужа610 медлят, взявшись за меч, народы, военного пылаполные! Даже когда б под киррейской вершиною полой[76]сам Аполлон — как считает молва и робкие души — стал вопиять, запершись в глубинах безумной пещеры, — ждать я не стал бы, пока возвестит побледневшая дева[77]страшный намек. Для меня лишь доблесть, меч и десница — знаменья. Пусть-ка сюда выходит с ложью трусливойжрец, или ныне же я испытаю, насколько могучиптицы». — Довольный, шумит ахейский отряд, одобряяярость его. Наконец, Эклид принужден был наружу.620 выйти: «Смятенье иной меня побуждает тревоги,нежели эти юнца развязного гнусные вопли,нежели страх перед тем, чем он угрожает безумно, — выйти из мрака на свет: иной мне роком назначенгибели день, и меня не смертное сгубит оружье.Нет, но забота о вас и неистовый Феб заставляеттайну изречь. Грядущее вам и все, что случится,скорбный, пришел я открыть. А прежде было недолжно,ярый, тебя убеждать: для тебя Аполлон наш безмолвен.Жалкие, ради чего вопреки и року, и небу630 вы за оружье взялись? Незрячие! Вас погоняютФурий мечи! Ужели вам жизнь надоела, и Аргистоль ненавистны, и дом — немил, и бог — безразличен?Но для чего вы меня к вершинам персеевой дальнейкручи[78] послали идти трепещущим шагом, да вторгнусьв сонмы богов? — Я мог бы не знать исхода сражений,дня рокового, судьбы для всех уготованной вместеи для меня. Подтвердят вопрошенного мира глубины,речи пернатых и ты, Фимбрей-глаголатель, преждестоль не страшивший меня, и грядущего знаменья, — те, что640 вам сообщу: я зрел крушенья великого призрак,ужас зрел людей и богов и радость Мегеры,Лахесис зрел, очищавшую век от пряжи загнившей… — Прочь мечи от десниц: се бог запрещает безумье,бог! Несчастные, вам ужель угодно насытитьстрашного Кадма поля и Аонию кровью сражений?..Впрочем, тщетно реку: не сдержать назначенных бедствий.Выступим…» — и застонал, замкнув уста, прорицатель.Вновь к нему Капаней: «Твой гнев все это пророчиттолько тебе, чтоб бесславно в пустых оставался ты Аргах,650 чтоб никогда до твоих ушей призывный тирренскийзов не достиг. Но каких мужам дожидаться призывов?Ты бы хотел, ради птиц бессмысленных лежа бездельно,сыном, домом, женой наслаждаться, — а мы чтоб молчали,чтобы не мстили за то, что Тидей могучий изранен,в битве — разбит договор? Коль войны жестокие грекамты запрещаешь, — ступай послом к враждебным сидонцам:эти венки[79] принесут тебе мир. Коль выманить могутречи твои у пустых небес причины явлений,тайные их имена, — мне жаль богов, подчиненных660 песням и просьбам людским! — Зачем ты страшишь малодушных?Страх — вот кто первым богов сотворил. Я эти обманыныне прощу. Но когда под первые трубные зовыбудем мы пить враждебный Исмен шеломом и Дирку, — ты мне навстречу тогда, готовому броситься в битву,не попадайся, прошу, и, увидев жилу иль птицу,не отлагай начало войны: пусть инфула этасгинет тогда, и с ней — безумье страшащего Феба.Там жрецом буду я и те, что со мною готовывпасть в исступленье борьбы[80]». — И тут же грянул могучий670 гром одобренья, до звезд необъятным взлетающий гулом, — словно бегущий поток[81], когда его бодростью полнятвешний Зефир и холмы, лишенные плотного хлада:если он вышел в луга, то против него загражденьятщетны, — и гулко гудят увлеченные вихрем жилища,пастбища, скот, пастухи, пока он, бесчинный, не встанети, уступая холмам, не найдет берегов в их преграде.Оные споры вождей наступившая ночь прекратила.Но не сумела снести равнодушно стенаний супругаАргия: всею душой не чужой соболезнуя скорби,680 так, как была, не прибрав волос, висящих клоками,и от рыданий ланит не омыв, к высоким чертогамдостопочтенного шла отца, и, к груди прижимая,деду малютку несла, Фессандра. Уж ночь отступает,близится новый восход. С Возка Медведица толькосмотрит завистливо вслед в Океан убегающим звездам[82].Аргия входит и, пав пред великим родителем, молвит:«Знаешь и сам ты, отец, о чем умолять со слезаминочью на этот порог я пришла без скорбного мужа, — что же скрывать? — Но, отец, тобою и божьим законом690 брака клянусь, что не он, но тоска неусыпная гонит.Лишь прозвучал гименей и Юнона недобрая факелслева зажгла[83], — с тех пор — наготове рыданья, а слезымой возмущают покой. Но этого страха пред тигром[84],этого перед скалой подводною ужаса в сердцемне не снести: а спасти и можешь, и право имеешьты лишь один. Начни же войну, отец, ты ведь видишь:жалок поверженный зять, а это — изгнанника[85] отпрыск, — видишь, отец, и ему — стыдиться родителя! Где жегостеприимство твое и сведенные богом десницы[86]?!700 Это ведь он — подарок судеб, обет Аполлона:я не пыталась украсть Венеры огонь потаенный[87],факел, зажженный грехом, но твою досточтимую волю,просьбу почтила твою. Так мне ли скорбящего пенижестокосердно презреть? — Не знает отец безупречный,сколько у верной жены любви к супругу в несчастье!Скорбная, ныне — прошу о грозном и горестном даре,даре, сулящем и страх, и страданье… Но ежели скорбныйдень разлучит меня с ним, и хриплые трубы прикажутвыступить войску, и вы заблещете златом свирепым, — 710 горе, но, милый отец, как бы снова просить не пришлось мне!..»Дочери губы ловя на лице увлажненном, родитель:«Нет, родная, тебя не виню за жалобы эти, — страхи отбрось, ты вправе просить и не ведать отказа.Так; но сильный… — нет, ты не теряй вожделенной надежды — сильный пред богом страх и царства летучее бремядушу тревожат мою. Придут надлежащие, верь мне,сроки, и ты не сочтешь, о дочь, что просила напрасно.Так что супруга утешь: пусть злом не считает задержкунеобходимую, дочь: нас держат великие сборы.720 Всё это — ради войны». Рекущего новорожденныйдень оборвал, и восстать громада забот повелела.

Читаем Фиваида полностью

Фиваида

Похожие книги

Все жанры