Физиология духа. Роман в письмах

И вообще, пусть госпожа Н.Н. сама сначала на себе это попробует, в смысле — любить без “возвышенного” и “низкого”, на постоянном, как она хочет, нуле вертикальной шкалы. А то пару раз, пока читаешь, возникает... не “голос”, успокойтесь, так, подголосок, что у нее самой чего-то с кем-то не вышло по учению (где-то в том месте, что ли, где она “не хочет быть прекрасной дамой”, и еще где-то, мне отчаянно мерещится о н а с а м а, а не как врач), или, наоборот, она учение начала создавать после того, как у нее не вышло... хотя, может, ощущение мое врет, Вы же все время хотите мне доказать (ну правда же, что, не так, что ли?), что мои самые верные и главные ощущения — врут, а Вам лучше знать, со стороны, тем более Вы такого добра, как я, навидались; тем более тогда это мое насчет нее — вообще нипочему возникло, может, она Мастер любви, потому что у женщин все не так, они... я, когда к нам еще гости приходили, пару раз слышал, как они между собой о своих мужьях говорят, снисходительно, точно как о маленьких, о детях, с которых что взять (тут Н.Н., выходит права, “инстинкт материнства мешает обожествлению любимого”); мужчины так не умеют... ну, может быть, кто-нибудь, я мало про это знаю, но в себе это хорошо чувствую, да, я это в себе несу: нельзя, любя женщину до зарезу, воспринимать ее снисходительно, не всерьез, типа “горизонтально” (как вот говорит Н.Н. — пришло ли бы кому-нибудь, дескать, в голову не любить черепаху из-за того, что кто-то ее уже любил обнаженной, ревновать там черепаху? — нет, не пришло бы, отвечаю, но ведь сравнение хромает, черепаха одетая в панцирь или голая — равна себе, а голый человек себе не равен, он — другой, в страсти он, совсем распахнутый, расстегнутый, сняв с себя все вертикальное, верхнее и исподнее, может быть до того непереносимо другим, чем за что ты его уважаешь, немного даже благоговеешь, проникаешься чувством его первородства, неотделимого от владения собой, от благородства сдержанности и достоинства дистанции... это тебе не черепаха, да вот, ее всякую можно без малейшего мучения любить, потому что она всегда черепаха, а человека — только когда... когда он не всхлип... всхлюп... свои ноги не задир... когда он человек! Царь! не лишающий себя по чужой или своей потливости-похотливости царского достоинства!), нельзя не возвышать ее до небес и не скрипеть зубами от боли, когда ее роняют в грязь (или она сама себя с кем-то), эта боль н и к о г д а н е п р о х о д и т, не получается ухмыльнуться и продолжать спокойно жить, когда маляр негодный тебе пачкает Мадонну Рафаэля, это нельзя, как жить с вывихнутой шеей; и отец все правильно через меня про это сказал — про “залапанность божества”, и что прекрасное — это эксклюзивное безобразное, “эксклюзивность срама”, памятник ему поставить; и главное — он, может, того и не зная, правильно обозначил (иначе я не въезжаю) единственное настоящее решение проблемы: не вычеркнуть ее прошлое и ее прошлых, но и не раскатывать “вертикаль в горизонталь”, в “нуль оценки”, а взять всех на себя и в себя в-местить, расширить душу. Вос-принять. И ими всеми, их глазами смотреть на нее — и не отрываться, пока не почувствуешь, что ты и э т о о-своил. И с этой болью в силах жить. И когда они станут — ты, хоть на какую-то часть (потому что это правда, мы все — это мы все, и значит, никаких “их” в каком-то серьезном смысле нет, “они” и “мы” — совсем одно, хоть и совсем другое... запутался, как всегда, но только это не как у Харрисона в “I, Me, Mine”, что-де “я” вообще нет, это фикция, хотя совсем рядом с этим, но совсем по-другому: “Я” есть, а “я” — фикция). И правильно он говорит, что ему это не по зубам. И никому не по силам. А должно стать по силам. Или не решать вообще эту проблему — кому повезло родиться без эго (а скорее просто без воображения), — или решать ее именно так, по-христиански. Что значит — по-христиански, если он не был до того христианином, а говорит как раз о своем земном опыте, опыте до того? А это значит: решать ее правильно. А как правильно? А правильно всегда одно: когда невозможно так ее решить — и когда только так и можно ее решить. Когда “человекам это невозможно, Богу же все возможно”. Не мне судить, но скорее всего, думаю, будешь всю жизнь мучиться, вмещая всех ее бывших в себя. А кто сказал, что ты не должен всю жизнь мучиться — и радоваться: это и есть — ты любишь. Это ты вос-принимаешь. Роды нового человека, который в тебе же рождается. Только обычный человек родился — и родовым мукам конец. А новый человек рождается в старом до смерти, значит, и родовые муки — до смерти. Но это я так умом думаю. Я не практик. Мой отец был практик — и не мог выдерживать. Ну, и не учит. А Н.Н. берется научить, и еще отца обзывает “интеллигибельным подвидом основной популяции человечества”, это я вообще не понимаю что, приписывает ему “алчность”, а он совсем не был жадный, покупал все, что попросишь, кроме мороженого, и даже когда не просишь, покупал то то, то это, только мороженого у него не проси, но это у каждого свой пунктик, а она про него говорит “центростремительный эгоцентрик”, когда он не то что центро-, он вообще стремительным не был, ни таким уж эгоцентриком, потому что старался, как он говорил, себя видеть в третьем лице, а других — в первом. Как раз тут, где в лице отца Н.Н. вообще выступает против мужчин, тут-то и видно, что у нее самой что-то где-то не в порядке со своей, женской жизнью.