Флаг над островом (сборник)

Поп обличал нас, меня, все яростнее. А Черенбел за хлопающими занавесками своей залы в симпатическом раже бил по клавишам машинки.

И вот однажды, туманным похмельным утром, я нашел на крыльце маленький гробик, а в гробике — изувеченную куклу моряка и игрушечный венок.

Все подошли посмотреть.

— Примитивно, — сказал Черенбел. — Отвратительно. Это нас позорит.

— Попа работа, — сказал Генри.

— Я же говорила, чтобы ты меня застраховал, — сказала Сельма.

— Ах, вот какие у него приемчики?

Генри сказал:

— Поп относится к своей работе серьезно. Вот понять бы только, какая у него работа. Не пойму, то ли он проповедник, то ли страховой агент. По-моему, он и сам не понимает. Видно, у него это как-то сочетается.

По правде говоря, эти гробики на крыльце у Сельмы меня расстраивали. Они продолжали появляться, и я не знал, что делать. Сельма все больше и больше нервничала. То она говорила мне, чтобы я забрал ее с собой; то говорила, чтобы я сам убрался. Еще она предлагала умиротворить Попа, а для этого застраховаться.

— Умиротворить Попа? По-моему, это не то слово. Генри, ты слышишь?

Генри сказал:

— Я тебе вот что скажу про страховку. Не знаю почему, но кажется, на острове она становится светским мероприятием. Как душ принять, как образование получить, как жениться. Теперь, если ты не застрахован, ты в глаза смотреть не можешь людям. Все считают, что ты беден, как церковная крыса. Да погляди. Вон он сам идет.

К нам шел Поп, в костюме, с виду очень веселый и совсем не злой.

— Заглянул по случаю небольшого праздника, — сказал он.

Сельма оробела, и трудно было понять, чем это вызвано — костюмом ли Попа, гробами или же его величественными манерами.

— Что празднуем? — сказал я. — Похороны?

Он не смутился.

— Новую должность, Фрэнки, новую должность. Больше денег, понимаете? Больше комиссионных, выше жалованье. Фрэнки, вы говорили, что живете в Штатах? Ну так ждите меня там. Могу отправиться со дня на день. Так говорят мои начальники.

Я сказал:

— Безумно буду рад вас видеть.

— Знаете, — сказал он, — в страховом агентстве у меня чудесная репутация. Но эти местные… — тут он задрал бороду, почесал кадык, скосил глаза, — но эти местные, понимаете, трясутся над деньгами. И вот является, понимаете, эта новая компания, и, конечно, спрашивает про меня. Я к ним не являюсь. За мной посылают. Прихожу к ним, и меня, понимаете, встречают, как бога. Притом, скажу я вам, там черт знает сколько белых. И я, понимаете, в этой компании был как… ну, как вам сказать?.. плейбой, прямо как плейбой. И смотрите, как мне повезло, какая привалила удача. Что я главное-то хочу отпраздновать? Вы знаете, сколько лет я упрашивал Ма Хо застраховаться. И знаете, что он, Ма Хо, не хотел страховаться. В Китай, говорит, поеду, к супу вантон да к Чан Кайши. Так вот, начиная с нынешнего дня он застрахован.

Генри спросил:

— Врач его смотрел?

Я сказал:

— Грубо говоря, понимаете, этот человек, по-моему, болен хуже некуда.

— Смотрел его врач, смотрел, — сказал Поп.

— Он ходил к врачу, — спросил Генри, — или врач к нему?

— Да что вы о таких пустяках волнуетесь? Что, вы не знаете этих китайцев? Дай им свой магазинчик, и они просидят там до страшного суда. Здоровая жизнь, понимаете.

Генри сказал:

— Ма Хо мне рассказывал, что, когда приехал на остров в двадцатом году и корабль вошел в бухту, а он выглянул и увидел только мангры, он заплакал.

Сельма сказала:

— Не представляю, чтобы Ма Хо плакал.

Генри сказал:

— А мне кажется, он с тех пор только и делает, что плачет.

— Грубо говоря, — сказал я, — с гробами покончено, а?

— Да не услышу я больше о смерти, — сказал Поп опять богослужебным голосом. Он расхохотался и хлопнул меня по спине.

И в самом деле, на крыльце у Сельмы больше не появлялись гробики с мертвыми матросами и игрушечными венками.

Как-то, недели две спустя, я постучался к Сельме.

— Сегодня гроб не нужен, мадам?

— Сегодня нет, спасибо.

Сельма увлеченно занималась своим домом. Маленький домик весь блестел и пропах разнообразными политурами. На стенах висели картинки в паспарту, а на мраморных трехногих столиках, к которым у Сельмы была слабость, стояли комнатные цветы в горшках и латунных вазах. В тот день она показала мне обновку: туалетный столик с мраморной крышкой, фаянсовой чашей и кувшином.

— Тебе нравится?

— Очень мило. А он тебе нужен?

— Я всю жизнь такой хотела. У тети всю жизнь такой был. Я не буду им пользоваться. Хочу только смотреть на него.

— Прекрасно.

Немного погодя я сказал:

— Что ты намерена делать?

— Как — делать?

— Ну, война не вечно будет длиться. Я не могу жить здесь вечно.

— Ну, как говорит Черенбел, ты вернешься домой, мы останемся здесь. Не плачь по мне, и я… — она обвела рукой комнату и небогатое свое имущество, — и я не буду плакать по тебе. Нет, это неправильно. Давай немного поплачем.

— Я вижу, — сказал я, — что ты увлеклась стариком Черенбелом. Он тебя заговорил, Сельма. Позволь тебя предупредить. От него не будет толку. Такие мужчины опасны.

— Только не Черенбел. Честно говоря, я его немного боюсь.

— Больше, чем Попа?