Читаем Фламенка полностью

Не можешь? - Смог бы. - Как? - Прибей!

Прибить? Но станет ли нежной

Она, прибавится ль добра в ней?

Иль сделается лишь злонравней:

Я до сих пор еще не слышал,

Чтоб толк битьем из дури вышел,

Напротив, злее после кар

1280 Горит в безумном сердце жар:

Оно в плену любви - не страшен

Ему плен крепостей и башен,

И своего оно в свой срок

Добьется, как будь страж ни строг!

Мой замысел таков: на голод,

На солнцепек, по и на холод

Ее в каморку помещу.

Ее любя, я не прощу

Себе, коль ей уйти от стражи

1290 Удастся; сам пойду я в стражи:

Таких, за совесть, не за страх

Мне верных, нет и в небесах.

Лишь это в силах сделать я.

Здесь вдоволь пищи и питья.

Езда претит мне верховая,

Я растолстею, отдыхая:

Что ж, нужен старику покой,

Да без заботы бы такой:

Совсем не отдых, прямо скажем,

1300 Быть старику девчонке стражем.

Где взять я хитростью смогу,

Где силой - но устерегу.

Весь опыт нужен будет мне,

Не влезть на башню по стене,

Пусть посидит там взаперти.

Девицу нужно мне найти,

Иль двух, чтоб находились с нею;

Повесят пусть меня за шею,

Коль без меня она хоть в храм

1310 Пойдет, хоть к мессе, хоть к часам,

Будь то великий праздник даже",

Срывается он с места в раже,

Бежит на башню прямиком,

Уже и камнетес при нем.

Велит пробить, как для затвора,

Лаз узкий вроде коридора,

Чтоб выход к кухне был в стене.

Забыв об отдыхе и сне,

Он занят только этим лазом.

1320 Уж ревность отняла и разум,

И сердце, одолев беднягу.

Меж тем он в сторону ни шагу,

Но день за днем ее питает,

Растит и с ней в союз вступает.

Отныне он не моет лоб,

Похожа борода на сноп

Овса, который плохо связан,

Ее дерет и рвет не раз он

И волосы пихает в рот.

1330 Когда от ревности трясет

Его, он словно пес шальной.

Ревнивый - то же, что больной.

Писателям из Меца {77} сил

Хватило б вряд ли и чернил,

Чтоб описать тех действий пыл

И все, что н'Арчимбаут творил.

Едва ли Ревность бы сама

Сошла от ревности с ума,

Как он; смолкаю тут, и впредь

1340 Даю ревнивцам преуспеть

В воображенье диких дел

И злобных мин - то их удел.

Меж тем красавица в смятенье:

Угрозы все и нападенья

Ревнивца выносить должна,

Ей меньше смерти жизнь ценна.

Коль плохо днем, то ночью хуже:

Тоска сжимает только туже.

И утешаться нечем ей

1350 В той смерти, в горести своей.

При ней две девы пребывали,

Всегда, подобно ей, в печали.

Живя, как пленницы, в затворе,

Они ей скрашивали горе

Учтивой службой, как могли,

И в благородной к ней любви

Позабывали о тоске

Своей. Зажав ключи в руке,

Ревнивец часто появлялся.

1360 Надолго он не оставался,

Но, не затеяны ли шашни,

Следил, и целы ль стены башни.

Девицы ставили на стол

Что было, так как он завел

Через окошко, не мудря,

Как в трапезной монастыря,

Заране ставить все, откуда

Те брать могли питье и блюда.

После обеда всякий раз

1370 Он выходил, как напоказ,

Гулять; но были все стези

Его протоптаны вблизи,

Ибо на кухню заходил

Он и внимательно следил

За тем, что делает жена,

И часто видел, как она

Изящно режет хлеб, жаркое

И подает своей рукою

Двум девушкам, а заодно

1380 Еще и воду и вино.

И заключен был тайный сговор,

Чтоб не проговорился повар,

Что с них шпион не сводит глаз.

Но не хватило как-то раз

Вина девицам за обедом,

И был им тот секрет неведом,

Когда из-за стола одна

Пошла к окошку взять вина.

И н'арчимбаутова засада

1390 Открылась ей: таясь от взгляда

Ее, он вышел, но уже

О том сказала госпоже

Алис, девица, коей равных

Нет и средь самых благонравных.

Была другая, Маргарита,

Благоусердьем знаменита.

Старались оказать почет

Они Фламенке и уход

Создать. Ей выпало без счета

1400 Невзгод, преследует зевота

Ее, и вздохи, и тоска,

И все по воле муженька.

Слез выпила она немало.

Но бог - за то ль, что так страдала,

Ей милости явил свои,

Не дав ребенка и любви,

Ибо, любя, но не питая

Ничем любви, она до края

Дошла бы в горести своей.

1410 Вовек не полюбить бы ей,

Когда б Любовь - чтоб не уныла

Была - ее не обучила

Тайком себе, но до поры

Ей не открыв своей игры.

Ей смерть мила. Из башни тесной

Открыта дверь лишь в день воскресный

Иль в праздник. Даже малословных

Бесед никто с ней, из духовных

Или из рыцарей будь он,

1420 Не вел, ведь в церкви отведен

Темнейший угол был Фламенке:

С двух от нее сторон по стенке,

Пред ней же сбитый из досок

Заборчик частый столь высок,

Что доходил до подбородка,

И там она сидела кротко.

Могли с ней вместе две подружки

И сам ревнивец быть в клетушке,

Но он любил вовне сидеть,

1430 Как леопард или медведь,

Всех озирая с подозреньем.

Ее, лишь в ясный день, за чтеньем

Евангелия, стоя рядом,

Вы б различили острым взглядом.

Ей подношенье отнести

Нельзя, к священнику ж пути

Не дать - все ж мудрено супругу,

Однако целовала руку

Лишь сквозь какой-нибудь покров.

1440 Податчиком ее даров

Был н'Арчимбаут, ее защита.

Священник, так как было скрыто

Лицо, рука же под перчаткой,

Ее не видел и украдкой

Ни в Пасху, ни пред Вознесеньем.

К ней служка шел с благословеньем {78},

И он-то бы увидеть мог

Ее, коль было бы вдомек.

Эн Арчимбаут, лишь missa est {79}

1450 Звучало, поднимал их с мест:

Полуденной молитвы {80} глас

Глушил он, и девятый час,

Когда кричал: "Вперед! вперед!

Меня обед давно уж ждет.

Довольно мешкать, поспешим",

Не дав молитв окончить им.

Так шли дела два с лишним года.

Встречала новая невзгода

Перейти на страницу:

Похожие книги

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Книга представляет собой самое полное из изданных до сих пор собрание стихотворений поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны. Она содержит произведения более шестидесяти авторов, при этом многие из них прежде никогда не включались в подобные антологии. Антология объединяет поэтов, погибших в первые дни войны и накануне победы, в ленинградской блокаде и во вражеском застенке. Многие из них не были и не собирались становиться профессиональными поэтами, но и их порой неумелые голоса становятся неотъемлемой частью трагического и яркого хора поколения, почти поголовно уничтоженного войной. В то же время немало участников сборника к началу войны были уже вполне сформировавшимися поэтами и их стихи по праву вошли в золотой фонд советской поэзии 1930-1940-х годов. Перед нами предстает уникальный портрет поколения, спасшего страну и мир. Многие тексты, опубликованные ранее в сборниках и в периодической печати и искаженные по цензурным соображениям, впервые печатаются по достоверным источникам без исправлений и изъятий. Использованы материалы личных архивов. Книга подробно прокомментирована, снабжена биографическими справками о каждом из авторов. Вступительная статья обстоятельно и без идеологической предубежденности анализирует литературные и исторические аспекты поэзии тех, кого объединяет не только смерть в годы войны, но и глубочайшая общность нравственной, жизненной позиции, несмотря на все идейные и биографические различия.

Алексей Крайский , Давид Каневский , Иосиф Ливертовский , Михаил Троицкий , Юрий Инге

Поэзия