Flamma

— Жить мне осталось не долго, поэтому скрывать от меня, что-либо не имеет смысла, — заметил ему Люциус. — Кроме того, мне кажется, вы и сами пришли сюда рассказать мне именно то, о чем я прошу.

«Отверженный» через плечо бросил на священника быстрый взгляд.

— Вы угадали, — признался он. — И, пожалуй, скрывать что-либо от вас уже действительно не имеет смысла. Что ж слушайте.

***

— Все началось во Франции. С одной секты, — приступил к своему рассказу Мортимер, посматривая через окно на многолюдную площадь перед ратушей. — Кучка жалких глупцов учила столь же неразумных людей тому, что мы с рождения лишены возможности выбора, что всё решается кем-то за нас, что мы не властны над своей судьбой, — неторопливым размеренным тоном говорил «Отверженный», и вдруг, резко сжав кулаки, отвернувшись от окна и уперев взор прямо в глаза Люциуса, выпалил: — Но я то, рос сиротой. Я всегда был один и решения за себя принимал только сам. — Мортимер отвел взгляд и снова повернулся к окну. — И тогда я подумал, — вновь успокоившимся голосом продолжил он, — «Коль уж эти люди так ничтожны, что выбор за них всегда делают другие, почему бы этим „другим“ не стать мне?». И я… Я, воспользовавшись смутой в рядах сектантов, убил их предводителя… однако удержать секту после этого не сумел: церковь уничтожила ее, не оставив о ней даже напоминания. Я и сам долгое время скрывался, но идея править умами и верой крепко захватила мой разум, и однажды, я начал все заново: поначалу я пытался возродить секту во Франции, потом был вынужден бежать в Нидерланды, а оттуда, на судне контрабандистов, по пути вступившем в схватку с английским капером «Патрульный», в Англию, как оказалось, прихватив с собою чуму8.

В условиях эпидемии мне с легкостью удалось завладеть умами отчаявшихся, предложив им на фоне безжалостной церкви хотя бы фантом утешения, а немногим после, внушить самую подходящую для последствий страшного бедствия идею о том, что мир есть ад, что жить в нем может только падший и прочую ересь, которой, тем не менее, поверили многие. Особенно просто поддались моему влиянию ваши коллеги, — Чумные врачи, — ибо отчетливее других видели привезенный мною из Голландии ад. Они своим авторитетом и известностью привлекли в лоно моей секты немало лондонцев, но главное — от них я узнал о вас: узнал, что на «Патрульном» в сражении с кораблем, на котором я прибыл в Англию, пал, сраженный пулей, ваш старший брат, а младший, немного погодя, погиб побежденный чумою. Я принял это за провидение, и именно тогда у меня возникла мысль использовать вашу надломленную жизнь, чтобы сделать из вас Падшего — живое, убедительное, яркое подтверждение моим увещеваниям. Я управлял вашей судьбой и судьбами людей вас окружающих с поразительной четкостью и не считался даже с человеческими жизнями. Но, все же, где-то сплоховал. Я лелеял надежду на одном примере показать всем истинность своей веры, коей и сам, увлекшись, поверил. Но потерпел неудачу.

Мортимер, вздохнув, повернулся к архидьякону.

— Даже суд, — последняя моя надежда, — оправдал ваши истинные преступления. И я сдался, ибо тоже запутался: святой вы, или падший? — проговорил он. — А то, что вы будете казнены за преступление ненастоящее, призрачное и абсурдное — это для меня не победа, — он пожал плечами и, двинувшись к выходу, добавил: — В нашей борьбе я всего лишь оставил за собой последнее слово.

Глава XLVIII. Карающий пламень

День казни архидьякона наступил.

23 августа 1666 года, за четверть часа до полудня, на площадь Собора святого Павла, заблаговременно подготовленную к предстоящей экзекуции и под завязку полную людьми, с конвоем из трех гвардейцев был приведен приговоренный. Его вели прямо через толпу, из которой к нему тянулись в прощальном порыве руки одних и угрожающе вздымались над головами кулаки других лондонцев, взоры же их были полны отвращением к преступнику, страхом перед колдуном, сочувствием доктору или сожалением о священнике.

Твердым шагом ступал Люциус сквозь это смешение человеческих чувств и настроений, медленно, но верно приближаясь к центру соборной площади, где его уже дожидались обложенный сухим хворостом столб, палач с двумя могучего сложения помощниками и судебный глашатай, долженствующий еще раз прочесть приговор перед его исполнением. Однако вместо очередного прослушивания рокового вердикта, Люциус повернулся к пришедшему на его казнь народу и, еще раз окинув взглядом бурю разнообразных мнений и чувств на их лицах, ничуть не сопротивляясь, позволил помощникам палача приковать себя к столбу.

— Люциус Флам, — закончив с приговором, громко обратился глашатай к приговоренному, — хотите ли что-нибудь сказать перед тем, как предстать пред судом божьим?