Flamma

Эклипсы рассказывали архидьякону о последних событиях в Лондоне и, в стремлении сделать ему приятно, особенно упирали на то, что многие горожане считают обвинение в колдовстве возведенной на Люциуса вражескими кознями напраслиной и сочувствуют ему.

— Это уже не важно, — остановил рассказ Эклипсов священник, до сих пор молча наслаждавшийся голосами Анны и Генри и с нежностью смотревший на Ребекку и Теодора. А через мгновение, безо всякого перехода, вдруг дрогнувшим голосом произнес: — Вы чисты, и вам больше не нужно чистилище… Прошу вас, уезжайте из Лондона.

— Простите, святой отец? — изумленно переглянувшись с Анной, переспросил Генри.

— Я… я не хочу, чтобы вы присутствовали на казни, — неуверенно попытался объяснить свою просьбу Люциус; но видя, что удивление Эклипсов не уменьшилось, вздохнув, прибавил: — Просто выполните мою просьбу — уезжайте.

Генри и Анна вновь обменялись озадаченными взглядами. В словах священника ясно читалось его нежелание раскрывать причины подобного прошения, и даже более того, казалось, он сам толком этих причин не ведает.

— Хорошо, святой отец, — решил, все же, глава семейства. — Мы знали от вас так много добра, что я не сомневаюсь: последнее ваше желание, сколь бы странным оно ни было, также обернется для нас благом. — Генри сделал шаг к архидьякону и протянул ему руку. — Даю слово: еще до заката мы покинем Лондон.

— Что ж, — благодарно кивнул священник, — прощайте.

— Прощайте, Люциус, — сказал Генри; и они обменялись рукопожатием.

— Прощайте, — добавили Анна и маленький Теодор.

И трое Эклипсов, чуть было не столкнувшись с входившим в комнату заключенного незнакомцем в капюшоне, навсегда покинули архидьякона. Одна Ребекка еще мешкала с расставанием. Но вот она приблизилась к священнику и крепко взяла его за руку.

— Прощайте, — задыхаясь скорбными чувствами, тихонько прошептала она, и, коротко взглянув на Люциуса влажными от слез глазами, резко развернулась. Словно не желая больше затягивать печальную сцену, девочка быстро выбежала вслед за родителями и братом, оставив на ладони священника лишь невесомое напоминание о себе, в виде маленькой черно-белой жемчужины.

И только Ребекка ушла, как Люциус поспешно отвернулся, дабы человек в капюшоне, до сих пор безмолвно стоявший у стены, не мог увидеть исказившего его лицо страдания.

— Как трогательно, — с едкой усмешкой произнес за спиной священника этот человек.

Архидьякон поднял красные после прощания с Ребеккой глаза к небу и, заставив свой голос звучать как можно более спокойно и твердо, сказал:

— Хорошо, что вы живы Мортимер.

***

Человек в глубоком капюшоне отстранился от стены и, попутно открывая свое лицо, сделал несколько шагов навстречу архидьякону. Это действительно был Мортимер.

— Давно вы знаете? — просто и без тени удивления спросил он, раскованно опускаясь в мягкий диван в паре шагов от Люциуса.

— С тех пор как вы вручили Бэкингему мой гримуар, — ответил тот.

— Значит, у вас был шанс спастись, — резюмировал сей факт «Отверженный». — Однако, поскольку этого не случилось, вы, верно, что-то задумали.

Люциус, искоса взглянув на собеседника, усмехнулся такому подозрению.

— Ровно то же что проделали однажды вы сами, — успокоил он сектанта. — Встать под дуло пистолета.

Мортимер с лукавым видом улыбнулся.

— Да, но, признаться, в тот день я позабыл зарядить пулю, — ехидно повинился он. — В пистолете была только горсточка пороху. Соответственно последовали щелчок и вспышка, но выстрела, как такового, не было.

— Хм, — припомнил тот вечер Люциус, — а ваша агония выглядела столь… убедительно.

— Верх лицемерия, создать ситуацию, в которой маска кажется истинным лицом, не правда ли? — заметил Мортимер.

— Пожалуй, — не стал спорить священник.

— Впрочем, — насмешливо продолжал сектант, — вам подобное умение уже не пригодится: вряд ли предназначенный вам костер окажется бутафорским.

— Пожалуй, — вновь коротко согласился Люциус; после чего их диалог на какое-то время поутих до ничего не значивших односложных фраз, словно собеседники, таким образом, «присматривались» друг к другу, прежде чем приступить к основой части разговора, начать которую первым решился «Отверженный».

— «Хорошо, что вы живы Мортимер», — в полголоса повторил он слова архидьякона, которыми тот его сегодня встретил. — Неужели вы действительно рады тому, что я не умер, Люциус? Почему?

— Потому что завтра я буду казнен, — отозвался священник, — а перед смертью мне бы очень хотелось узнать причины предпринятого вами со столь широким размахом вмешательства в мою жизнь и конечную его цель.

— Ну… что до цели, то ее я так и не достиг, — досадливо процедил сквозь зубы Мортимер.

— Об этом не трудно догадаться, коль уж вашими стараниями я приговорен, — пожал плечами Люциус. — Однако меня интересуют не результаты (их я прекрасно вижу), а то, на что вы надеялись в идеале.

Мортимер внимательно выслушал ответ и пожелание архидьякона, но продолжал молчать. Он неторопливо поднялся с дивана и так же медленно подошел к окну. Было заметно, как он напряжен — он словно бы на что-то решался.