Flamma

— Слова, сказанные под влиянием чувства, пусть даже самые романтичные, со временем могут показаться пустыми и глупыми, ибо так или иначе порождены разумом, — несогласно помотал головой епископ. — Зато самый глупый и бессмысленный поступок, также совершенный под влиянием чувства, через некоторое время покажется донельзя романтичным, ибо исходить он будет от сердца.

— В таком случае он никогда не будет счастлив, — сделал свой жестокий вывод «Отверженный».

— А разве способность испытывать подобные чувства не есть счастье?

— Нет. Это всего лишь мечты о нем.

— Мечты сбываются, — резонно заметил епископ.

— Но не его, — отрезал Мортимер. — Даже если ему хватит сил признаться ей, кто поручится за то, что сердце прекрасной избранницы свободно? — Говоря это, он бросил на архидьякона лукавый взгляд, а после влил в уши Кристофера новую порцию яда: — Порой бог создает для нескольких людей всего одно счастье; а когда многие оказываются вынужденными вступить в борьбу за что-то единственное и нераздельное — это называется…

Сектант сделал паузу, дожидаясь реакции молодого человека, грезы которого продолжали сносить сыпавшиеся на них безжалостные удары.

— …испытанием, — машинально закончил тот.

Мортимер усмехнулся.

— Да, — подтвердил он, вставая; и снова обратившись к священникам, сказал: — А на «поступок» он не способен.

Сектант бросил на Кристофера злорадный, почти хищный, взгляд и молодой человек, помрачнев, отвернулся. Он был расстроен… и больше всего тем, что спор незнакомых ему людей так больно затрагивал его чувства.

— Хватит! — воскликнул епископ. — Довольно! Вы — проклятие рода человеческого, вы совращаете людей, когда они наиболее уязвимы и даже самое светлое в них способны повернуть во вред; вы заставляете их почувствовать себя слабыми, вы лишаете их надежд, вы играете на их чувствах… и ведете их к погибели.

— Не все ли равно, если вам только что удалось отстоять одного, — огрызнулся Мортимер. — Впрочем, ненадолго. — Он повернулся к архидьякону. — Вы это знаете: он будет несчастен. И меня забавляет тот факт, что именно Вы! станете причиной его обращения к нам.

Он сделал несколько шагов прочь от священников, сегодня одержавших над ним некое подобие победы, но вдруг остановился, и, вернувшись, наклонился к архидьякону.

— Кстати, Люциус, — прошептал он ему на ухо, — Ребекка Эклипс сегодня будет здесь. — Затем снова удаляясь, проговорил: — Надеюсь хоть в этом, мои ожидания будут оправданы.

***

За то время, пока продолжался этот разговор, на сцене были сделаны последние приготовления к предстоящему спектаклю. И священники, по примеру Кристофера (горести которого ушли вслед за Мортимером, а надежды остались рядом с Жанной) постарались попросту забыть о сектанте и погрузиться в волшебство театра. Представление началось.

Глава XIX. Сказ о заколдованной змее и гордой ведьме

Бродячий театр, как и следовало ожидать, не поражал богатством и яркостью своих декорации, однако с лихвой компенсировал этот недостаток талантом и выдумкой своих артистов. И если поначалу растянутое на сцене бледно-серое полотно с множеством потертостей и парой-тройкой отнюдь не маленьких дыр, вызывало в толпе лишь снисходительную улыбку, то уже через минуту, неожиданно-чудесное превращение столь невзрачного куска материи, заставило глаза зрителей расшириться, а рты раскрыться от изумления.

Полотно вдруг осветилось десятками одновременно загоревшихся за ним огней и явило замершим от восхищения людям картину, чем-то напоминавшую густой лес на рассвете, когда медленно поднимающееся из-за горизонта солнце, мягко обтекает своими лучами непохожие друг на друга очертания деревьев, а кружащуюся в воздухе между ними пыльцу заставляет мерцать подобно сказочным феям. Но так бывает в настоящем лесу, где чудеса творит сама природа, а здесь, лесное волшебство было оправлено рукою человека и оживлялось его талантом и фантазией. Так деревья, сначала немного заколыхавшиеся, словно на слабом утреннем ветру, постепенно сбросили с себя вековое оцепенение и потрясающе плавным движением обратились в фигуры танцующих по ту сторону полотна мужчин и женщин. Тенями заплясали они перед затаившими дыхание зрителями, а зачарованный этим зрелищем Люциус подумал:

«Если уж простое движение руки Жанны Кристофер считает более изящным и грациозным, чем то, что я вижу перед собой сейчас, значит его чувство к ней не просто сильно — оно до крайности безумно».

Тем временем самый большой, но до сих пор бледноватый, светящийся шар, в продолжение всего танца неуклонно поднимавшийся с самого низа полотна, наконец-таки добрался до дыры в верхнем его углу и засиял подобно солнцу, которое изображал. А фантастические тени, будто разогнанные его лучами, вновь стали лесными камнями и деревьями, но теперь в просвете между ними угадывались очертания отдаленной деревеньки.

На сцену вышли два шутовски одетых артиста театра и один из них в абсолютной тишине (ибо зрители еще не успели оправиться от увиденной прелюдии спектакля) провозгласил: