Flamma

Глава XXVI. Начало познания

Архидьякон словно со стороны наблюдал чужие воспоминания огнем пронзающие его голову; и даже сопровождавший эти пламенные всполохи видений ласкающий голос Маргариты не мог смягчить порождаемой ими боли.

— Лишившись жизни, только душу сохраня, остался он меж адом и небесным раем, — продолжался рассказ девушки, а с ним и видения, теперь напоминавшие Люциусу его собственный февральский сон. — Он мог теперь вершить свою судьбу, но на его решенье я повлияла.

Я ангелом на светлых небесах жила,
Я хранительницею Люсьена была,
Я любви мечтой нечестивцу стала,
И вещий сон тоже я ему послала,
Я лишь для него небеса потеряла,
Да вниз на землю я ему показала.
Душа его за мной лететь пожелала,
И рядом со мною в Лондоне пала.

Девушка замолчала, а видения Люциуса, наконец, погасли. Обжигающая головная боль прошла, но яснее от этого мысли священника не стали.

— Что это было? — спросил он, со все еще мутным взглядом обращаясь к Маргарите.

— То жизнь твоя до нового рожденья,
Но каким бы ни было сие воплощенье,
Я вызволить хочу тебя из заточенья.

Эти слова только запутали Люциуса, однако он оказался достаточно рассудительным, чтобы задать девушке очень правильный вопрос:

— Меня? — мрачно поинтересовался архидьякон, и хоть не надеялся получить однозначного ответа, добавил: — А кто это — Я?

— Английский священник Люциус Флам и французский безбожник Люсьен Фламаль, — отвечала, подтверждая его догадку Маргарита. — Души бессмертных две в одном погибшем объединившиеся теле.

Священник, пораженный услышанным, отшатнулся от девушки и схватился за голову.

— Нет… — не веря, прошептал Люциус, — нет, я архидьякон Собора святого Пав…

Он прервался, будто неожиданно что-то припомнив, и безвольно опустил руки. Еще раньше чувствуя внутри себя необъяснимые противоречия, Люциус, пытаясь назваться, вновь ощутил над собой их довлеющую силу… и поверил.

— Кем я стал? — отрешенно вопросил он самого себя, но заметив, что только мгновение назад ему об этом уже сообщили, исправился и, поднимая на Маргариту глаза, произнес: — Почему именно я?

Девушка утешительно улыбнулась; но слова ее оказали на архидьякона совсем иное выражению лица действие.

— Священник-самоубийца,
И обреченный на погибель род.
Пал выбор вышний на тебя и вот,
Готова для двух душ темница.

— Самоубийца?.. — раздавлено переспросил Люциус, вспоминая слова, сказанные констеблем Дэве на площади собора и Маргаритой на Флит-бридж, — значит, я все-таки бросился с моста?

Девушка утвердительно кивнула.

— О да!
И умер. Но дух за тело зацепился,
Когда в него еще один вселился.

— Тогда… — пробормотал архидьякон, — получается, что «Отверженные» в чем-то правы: мы в аду и я, — он горько усмехнулся и, почувствовав внутри сопротивление, поправился, — мы… одни из падших, коль в ад и возвращаемся.

На этот раз движение рыжей головки девушки было резким и отрицательным.

— Познанья путь тяжелый тебе предстоит,
Но с сектой заблудшею он людей рассудит.
Ты и лондонцам дашь по второй попытке,
Когда сам двух душ исправишь ошибки.

— Я не понимаю, — тихим и бесцветным тоном признался Люциус.

— Противоречье душ искорени,
Друг с другом их объедини,
И огнь, внутри тебя, с теплом
Сольется и твоим же светом.

Архидьякон иронично усмехнулся, показывая Маргарите, что и эти ее слова ничего для него не прояснили, однако девушка лишь снисходительно улыбнулась.

— Ты все узнаешь и поймешь, но помни:
Ты — ирония неисповедимого пути,
Мятежник и святой в одной плоти.

***

Маргарита медленно растаяла в легкой дымке, оставив архидьякона разбитым и потерянным. Ни душа его, ни разум больше не представляли собой чего-то единого, целого; и, возвращаясь в свое помещение, Люциус был на грани помешательства…, которую и переступил вместе с порогом кельи. Из глубины двух душ вырвался нечеловеческий вопль и рухнувший на постель архидьякон в каком-то бешеном беспамятстве принялся судорожными движениями напряженно скрюченных пальцев раздирать на своей груди сутану.