Flamma

— Да выбор есть, просто… возможны ошибки, — сказал он. — Однако порой случается и так, что даже после допущенного промаха мы получаем второй шанс. И вот еще одна неточность в воззрениях вашего общества: мир, в котором есть добро и зло, и есть выбор; мир который предоставляет нам шанс — это уже не ад, а только чистилище.

— Постойте, — прервал его Мортимер. — Что вы хотите всем этим сказать: что «Отверженные» — это ошибка.

— Хуже, — ответил архидьякон. — Вы помеха. Искушение и соблазн, обман и угрозы, коими вы совращаете людей, заставляют их совершать ошибки и мешают использовать второй шанс тем, кто уже ошибся: шанс что-то исправить, шанс начать все с чистого листа.

Мортимер какое-то мгновение размышлял над словами священника, а затем, вместо ответа, схватил пробегавшего мимо котенка за загривок и, недолго думая, швырнул его в чан. Несчастное животное беспомощно забарахталось в воде, а сектант уже отправил туда и второго котенка, который своими, так же безуспешными, попытками спастись мешал и топил первого. Следом за этой парой в чане оказалось еще три котенка, и каждый из них ухудшал положение всех предыдущих, шлепавших лапками по воде и жалобно попискивавших.

Наконец, архидьякон не выдержал этого: он порывисто подошел к чану и резким движением опрокинул посудину.

— Довольно! — прорычал разъяренный священник одновременно с грохотом упавшего чана. — Что вы хотите этим доказать? В чем смысл такой жестокости?

Пять насквозь вымокших котят, страшно напуганные пережитым, но все живые, прижав ушки и широко раскрыв маленькие круглые глазки, с опаской поглядывали на перекатывающуюся по полу посудину. А Мортимер, в свою очередь поглядывая на них, сказал:

— А смысл в том, что для того чтобы хоть кто-то сумел правильно использовать второй шанс его нужно поставить на самую грань: он должен испытать отчаяние; на расстоянии руки увидеть конец былой жизни (необязательно своей, но обязательно близкой). — Он кивнул на тощих котят, теперь заботливо вылизывающих друг другу мокрую шерстку. — И, — только вдумайтесь! — людям для этого не хватило даже чумы… — Сектант усмехнулся: — А вы говорите: с чистого листа…

Эта усмешка еще больше распалила архидьякона: он устремился к столу и, облокотившись руками на столешницу, наклонился возможно ближе к сектанту.

— Если бы не было вас, — гневно зашептал он прямо перед лицом «Отверженного», — второй шанс им мог бы и не понадобиться.

И только он проговорил это, как тихая и темная лачуга осветилась яркой вспышкой и огласилась громким треском пистолетного выстрела: это Люциус, сам того не замечая, судорожно нажал на спусковой крючок лежавшего на столе орудия.

Повторно напуганные котята в одно мгновение разбежались, ошарашенный священник отпрянул на два шага назад, а Мортимер устремил на своего убийцу в минуту остекленевший взор. Еще какое-то время «Отверженный» словно бы не понимал, что произошло, но уже скоро его обмякшее тело безвольно соскользнуло со стула. Люциус бросился к распростертому на полу сектанту и тот, каким-то чудом сумев различить его в стремительно померкшей комнате, казалось, уже в агонии повторил:

— А вы говорите: с чистого листа. Но был ведь Великий потоп, был сожжен Содом, были Казни египетские, — медленно угасая, говорил Мортимер, — а чистый лист, как и прежде, оказывается испещренным кучей помарок и исправлений черновиком… соответственно и люди — они до сих пор те же: алчные, развратные, жестокие… глупые…

По мере того как Мортимер говорил это голос его затихал… и наконец вовсе смолк. Сектанта не стало. Люциус закрыл погибшему глаза и, словно бы утешая того, кому утешения уже не требовалось, успокоительно прошептал:

— Пусть так, но мы, — живые, — будем надеяться на лучшее, и… верить в него.

Затем архидьякон положил на центр стола, рядом с пистолетом, черную жемчужину и, не оглядываясь, покинул лачугу.

***

Люциус возвращался в Собор святого Павла. Он уже знал, что ждет его там и потому не удивился, обнаружив у дверей своей кельи двух солдат лондонской стражи. Не обращая на них внимания, он спокойно вошел внутрь и, миновав пустую и почти нетронутую обыском келью, поднялся в тайную комнату, где нашел миссис Скин, склонившуюся над телом Томаса, в беспорядке разбросанное на полу содержимое сундука и шкафа и того самого сержанта, который сопровождал Дэве 14 февраля.

— Я думал застать здесь господина Хувера, — ничуть не боясь и не смущаясь, сказал архидьякон.

Сержант оторвал взгляд от окровавленного кинжала, который держал в руках, и посмотрел на говорившего.

— А… отец Флам, — узнал он священника. — Простите, но господин начальник полиции Хувер не поверил этой женщине, — сержант указал на миссис Скин, словно бы не замечавшую архидьякона, — зато я все слышал и, памятуя слухи и подозрения о вас, на свой страх и риск решил проверить ее слова. — Он довольно осклабился и с насмешкой спросил: — Разочарованы?

— Нисколько, — не дал порадоваться сержанту Люциус. — Но позвольте узнать ваше имя.