Фледлунд

Эрик, я так для тебя старалась… Стала той, кого ты желал видеть. Я просто хотела значить для тебя… хоть что-то. Ты мог сказать мне правду. Я же никогда не соберу себя воедино. Ты меня разрушил.

(Мы – руины!)

Это было ради нее. Ты должна меня понять. Должна. Ребекка, слышишь?

Я пытался его остановить. Прости меня, Ханна. Господи, Эрик, да зачем? Так нельзя!

Ты думаешь, ты что-то исправил, Киран? Все так и должно было закончиться.

(И что нам теперь, черт побери, делать всем вместе?)

Я очень не хотел думать о тебе… плохо, Эрик. Но теперь сделал то, что должен. Однако тебя больше не виню. Я тебя… понимаю.

И тебя. И тебя. И тебя.

(Мы стали кем мы стали. Мы все одинаково отвратительны. Мы пришли в этот мир сломанными. Нас разрушили еще больше.)

Я… не злюсь, Ребекка. Совсем нет. Но я не могу исчезнуть, прости. Я бы и рада.

Ты меня не пускаешь! В тебе дело! Ненавижу тебя. Ненавижу. Вы все мне отвратительны.

Тогда ненавидь только меня. Лучше быть друг для друга вечными травмами, чем возвращаться назад, где мы никогда не будем нормальными. Киран, послушай… ты – единственный, кто может отсюда уйти сам. Тебе придется выбрать потом. Я, в общем-то, знаю, как ты поступишь. Теперь знаю, что ты действительно меня не осуждаешь. Пообещай, что все равно останешься моим другом.

Я… останусь им.

Скажи, что я был хорошим другом.

Ты был моим лучшим другом. У меня не будет другого такого.

Я так счастлив это знать.

22. Когда они проснулись

Первым вернулся запах. Страшный трупный смрад, забивающий ноздри, и от него начал сжиматься желудок. Затем проступила темная комната. Слабый свет шел из другого помещения и обрисовывал очертания лежащих рядом тел. Киран с трудом сел. Во рту была страшная сухость, а голова раскалывалась. Комната начала кружиться со страшной силой, и он тут же лег обратно.

«Где они? Где они?» – бился в голове непонятно кому адресованный вопрос.

Их было четверо. Эрик, Ханна, Ребекка и он сам. Они говорили. Этот разговор длился вечность, и каждый подбирал самые страшные слова. Им всем пришлось впитать в себя горести друг друга. Всю их суть. Бесконечное познание другого. Вот как это следовало назвать.

Он не мог точно вспомнить, о чем они говорили, теперь остались только какие-то фразы-огарки. Но вместо воспоминаний была некая оформившаяся истина, уже не нуждающаяся в словах. Они прошли друг через друга, как через врата, и чуть не сошли с ума от такого уровня близости. Они были друг другом. Чем-то единым. В какой-то момент их мысли стали перетекать одна в другую, и Киран отчетливо помнил, как они одновременно кричали, плакали, обвиняли… Морфеон закончился, и это был худший трип в его жизни. Нет ничего страшнее, чем по-настоящему узнать другого человека, а ему пришлось пропустить через себя аж троих.

Господи, они же все еще здесь! В доме на краю света, в окружении трупов. Со второй попытки все же удалось встать на ноги. Киран ухватил тело Эрика под мышки и вытащил его из трупной комнаты. За окном уже вечерело, и обещанное солнце все-таки появилось. Жаль, что его никто не застал. Лиловый свет выписал на стенах причудливые тени, издалека доносилось кряканье уток. Но этот мир все еще казался полуреальным.

Киран проверил его пульс, тот еще бился, но очень медленно. Эрик словно провалился в глубокий сон, напоминающий кому. Сосуды на его лице почернели и выпирали, как и у Ханны, изуродовав его фарфоровый облик. Затем Киран метнулся к ней, и охватило противное предчувствие, что у нее почти не осталось времени. Она едва дышала. Эрик говорил, что адреналин вернет ее. Если не врал.