Фледлунд

Свет выхватил пустые чашки из-под лапши, и в одной копошилась гора личинок. Кухню все же не хотелось ворошить без надобности – неизвестно, какие еще формы жизни развились тут за год. Хотя на самом деле в этой плесени и пыли проступала нерассказанная история Ребекки. Ханна заглянула в ванную, чтобы проверить очередную догадку. Это была комната из сна – с подтеками на стенах и мутным треснутым зеркалом, в котором, к счастью, отражалась только она сама.

Затем она добралась до комода и начала разбирать блокноты со страшными скетчами. В некоторых имелись сумбурные записи, напоминающие сбежавшие из головы мысли.

«…Вижу и не вижу…»

«…Тошнота…»

«…Проклятие посредственности…»

Надпись под эскизом девушки с щупальцами вместо рук показалась наиболее осмысленной.

«Послесон наступает, когда заканчивается ладан. Жить в послесне очень тяжело. Ничто не реально, но физически неизбежно. Я перестаю понимать суть вещей. Я не уверена, что существую».

Ребекка определенно имела серьезные проблемы с головой, и все явственнее казалось, что ладан – это не благовония и даже не та картина, а ее личный эвфемизм, обозначающий что-то другое.

Ханна полистала блокнот, последние страницы были закрашены черным, только кое-где белели открытые глаза. Ощущение, что за ней кто-то наблюдает, только усилилось. В комоде также были документы на некоторые картины. Оказывается, Ребекка выставлялась в Гамбурге и Берлине под псевдонимом Джун Мун. Наконец стало понятно, что за инициалы были на «Ладане» и почему Ханна не могла отыскать ее работы в интернете под именем Лейнц. Среди бумаг нашлось и ее австрийское свидетельство о рождении.

Луч фонаря скользнул по прикроватной тумбе и высветил уже знакомую курильницу. Ханна отложила блокнот и покрутила увесистый предмет в руках. Срисовывали определенно с него. Внутри все еще оставалась слабо пахнущая сандалом труха. В ящике тумбы нашлась и пачка ароматических палочек. В его глубине она также заметила фотокарточки, завернутые в тонкую, полупрозрачную бумагу. Замелькали лица незнакомых пожилых людей и улицы Вены. Под конец попался снимок двух девушек. Та, что была постарше, смотрела сурово и немного мимо камеры. С таким выражением лица можно было открывать охоту на еретиков, настолько сильно в нем проступала нездоровая праведность. Подле нее, сжавшись, замерла сама Ребекка – в точности как во сне. На правом плече лежала тяжелая копна крупных темных кудрей. В сердцевидном лице с мелкими чертами было что-то гуманоидное и не от мира сего. Огромные черные глаза отливали из-за вспышки красным, и в ее отсвете случайно проступила та суть, которую Ханна уже успела ощутить во сне. Что-то очень нервное и голодное, желающее кормиться тобой здесь и сейчас, стоит вам только встретиться взглядом…

Но в целом она, конечно, выглядела привлекательно, особенно из-за сложения. Уже по размеру и крою одежды было понятно, что у нее пропорции модели.

А на последнем снимке оказался тот, кто ей так долго снился. Ребекка и этот мужчина сидели на каком-то заборе в длинных черных одеждах, с бутылками лимонада в руках и растерянными лицами. Фотограф поймал их врасплох. На заднем плане вырисовывались трубы фабрики, видимо, это было неподалеку от «муравейников». Однако именно в обескураженных лицах отчетливо выражалось их единство. Они словно были частями одного целого.

В душе Ханны невольно поднялся приступ зависти. Почему-то именно в этом снимке ей виделась история, которая могла бы быть и ее. Но из-за здоровья, невзрачной внешности и собственной самооценки оставалось только впитывать в себя чужие образы. Двое людей, созданных друг для друга, гуляли когда-то по этим окрестностям – смешно сказать, с детским лимонадом – и жили той жизнью, о которой Ханна, вероятно, так и не узнает.

«Потому что ты никогда не будешь такой, как она. Потому что он никогда не будет с такой, как ты. Все это с тобой никогда не случится», – жег душу злой голос, повинный и за все другие разрушительные мысли в ее голове.

В тот момент Ханна пожелала только одного: стать такой же, как Ребекка Лейнц. Стать ею, в конце концов. Со всеми ее загонами, страшными картинами и личинками, постепенно пожирающими эту квартиру. Она буквально выдрала фото из пачки и засунула его в сумку. Хотелось украсть кусочек ее жизни, чтобы хоть как-то быть ближе.

Чем дольше Ханна пребывала здесь, тем более не по себе ей становилось. Это началось, как в прошлый раз: руки слегка онемели, и отовсюду потянулись нити чьего-то паутинного прошлого, отзываясь на ее желание стать его частью. В наступающем дурмане показалось, что ее затягивает в полоску проржавелых дверей лифта. Неожиданно камнепад в ушах прекратился, и остался только гул. Или гул только появился?