Флейта гамельнского крысолова

– Именем Советской власти! Сдохни, контра! – И, подражая своему кумиру – рябому майору, – выпустил две пули в отца Иллариона. Игумен обмяк и завалился на бок. Аркадий в ужасе зажмурился. Упавшую святыню Егоров небрежно поднял с пола и, бормоча себе под нос: – Думали, стервецы, я сплю и ничего не вижу? – бросил в мешок, где хранились уже описанные ценности.

Остаток ночи Аркадий провел в смятении и страхе, то и дело отрываясь от работы, чтобы краем глаза взглянуть на леденящее душу зрелище – сидящего напротив бездыханного игумена и лежащего в центре храма мертвого монашка. При свете догорающих свечей художнику казалось, что тела смердят, что они уже начали разлагаться и плавятся, растекаясь во все стороны, словно ртуть. Однако болезненное любопытство пересиливало брезгливость, и глаза сами косились в сторону мертвецов.

– Пристрелить бы вас всех, – время от времени с майорскими нотками в голосе говорил Егоров, поигрывая наганом в ожидании дерзкого ответа, и в любой момент готовясь выстрелить во взбунтовавшихся классовых врагов.

Однако научная часть экспедиции не поддавалась на провокации, молча делая свое дело. Свечи догорели, и серые лучи холодного солнца заглянули в высокие окна храма, давая скудный мертвенный свет, вполне пригодный для работы.

Когда последний оклад был описан и запечатлен в амбарной книге, сотрудник НКВД, сопя и ругаясь, но не выпуская нагана из рук, разложил сокровища по заранее припасенным мешкам так, чтобы их можно было в одиночку унести крепкому мужчине. Получилось четыре небольших, но довольно тяжелых мешка.

– А ну-ка, художник, сбегай, разбуди начальство, – взвешивая в руке взятый навскидку мешок, распорядился рядовой Егоров, и Аркаша, не дожидаясь повторных приказаний, устремился к дверям храма.

Руководство экспедиции расположилось на монастырской кухне, откуда долетал богатырский храп. Несмело толкнув дверь, Аркадий заглянул в теплую духоту и увидел, что бойцы революции спят на лавках, перед накрытым нехитрой снедью столом, в центре которого возвышается пятилитровая бутыль с остатками самогона.

Опасаясь гнева разбуженных, но еще больше боясь нарушить приказ вооруженного наганом Егорова, Аркаша подкрался на цыпочках к широко раскинувшему руки наркомфиновцу – он казался художнику наименее грозным из всей этой троицы – и тронул его за узкое плечо. Острягин всхрапнул и приоткрыл сонные глаза.

– Господин Острягин, вас просят в ризницу, – тревожно зашептал Аркадий.