Флейта гамельнского крысолова

– Егоров! Проснись! Ты что же, и в самом деле… Ох, мать честная! Кровищи сколько! О-ё-ё, нож-то и правда Сапунова… Товарищ историк, я сойду на следующей станции, сообщу о побеге Сапунова в органы, пусть в розыск объявляют. А вы уж именем революции довезите мешки и тело Егорова до Москвы.

Уложив обмякшего Егорова на скамью, финансист кинулся к дверям вагона, дожидаясь, когда замедляющий ход поезд окончательно остановится. Корниевский сосредоточенно следил за ним в окно и, дождавшись, когда Острягин, переговорив с расхаживающим по перрону красноармейцем, устремится следом за ним в здание вокзала и скроется за распашными дубовыми дверями, начал осторожно прощупывать ближайший мешок. Не обнаружив того, что искал, перешел к следующему мешку и так искал до тех пор, пока не нащупал то, что ему было нужно.

Не торопясь доставать обнаруженное, раскрыл портфель, вынул бумаги и, вытащив один из листов, тщательно переписал его по новой, исключив из списка реквизированных богатств серебряную флейту. Затем достал папку с рисунками и, покопавшись в ней, выудил из стопки ловко прорисованную Аркашей реликвию. Сложил оба изъятых листа пополам, затем еще раз пополам, порвал на части и спрятал бумажные обрывки в углубление под лавкой. А папки с описью и рисунками убрал в отсек портфеля, туда, где у него всегда хранились документы. И только глубокой ночью историк развязал нужный мешок и осторожно, стараясь не греметь окладами о лампады, вынул флейту, тут же спрятав ее в чемодан с вещами.

Сквозь мутную дрему Аркадий наблюдал за действиями Корниевского, и в его груди поднималась волна глухого протеста. Он так долго и кропотливо выводил мелкие значки на флейте, а Всеволод без раздумий уничтожил плод его труда! Свинство какое-то. Пока Корниевский не видел, Аркадий достал из углубления спрятанные родственником обрывки и убрал к себе в карман.

В Москве их встречали сотрудники НКВД. Два дюжих бойца вынесли из вагона тело Егорова, другие особисты волокли мешки с реквизированным добром, а еще один сопровождал Корниевского, прямо с вокзала собираясь препроводить историка на Лубянку – писать отчет. Растерянный Аркадий, обвешанный чемоданами – своим и родственника, кое-как добрался на трамвае до дома и буквально упал в объятия сестры.

– Боже мой, Аркашенька! – принимая вещи, всплеснула руками Марина. – Что случилось? Где Сева?

– Всеволод на Лубянке, дает пояснения, – пробормотал совершенно обессиленный художник, из коридора направляясь в комнату, прямиком к любимому дивану.