Флэшмен в Большой игре

— Дорогая моя, — сказал я, — тебе нет нужды оправдываться передо мной или еще перед кем-либо. Что же еще ты могла сделать? — Это не было случайным вопросом. — Но, знаешь, это все не имеет значения — вот почему я здесь! Все снова может пойти хорошо — по крайней мере, ты будешь спасена, а ведь только это и важно.

Рани посмотрела на меня и ответила почти беспечно:

— Теперь, когда ты вернулся, мне уже все равно.

И она снова наклонилась, нежно поцеловав меня в губы.

— Ты должна выслушать, — сказал я, — смотри, я прибыл от генерала Роуза, а то, что он предлагает, следует от самого лорда Каннинга из Калькутты. Они хотят спасти тебя, моя дорогая, если ты позволишь им сделать это.

— Они хотят, чтобы я сдалась, — бросила рани, вставая. — Она отошла, чтобы поставить кубок, затем повернулась, причем грудь ее бурно вздымалась, а грустное лицо было опущено. — Они хотят, чтобы я отдала им мой Джханси.

— Дорогая, княжество и без того потеряно. В любой день они могут взять стены штурмом, и это будет конец. И ты, и твои советники должны понимать это. Даже Игнатьев — кстати, какого дьявола он делает здесь?

— Он был здесь — и в Мируте, и в Дели — везде, с самого начала. Обещал помощь русских, разжигал восстание, как ты говоришь, от имени своего царя. — Она нервно взмахнула рукой в жесте бессилия. — Не знаю… поговаривали о русской армии за Хайберским перевалом — некоторые приветствовали эту весть; что же до меня… я боялась этого — но теперь все это не имеет значения. Полагаю, что Игнатьев останется до тех пор, пока сможет вредить твоему правительству… если Джханси падет, он двинется к Тантии или к Нана. — И тут она, задумчиво пожав плечами, добавила несколько слов, от которых мурашки так и забегали у меня по спине: — Если, конечно, я не убью его за все, что он сделал с тобой.

«Всему свое время», — радостно подумал я и перешел к более насущным делам.

— Но они хотят не Джханси, а тебя. — Принцесса широко открыла глаза, услышав это и я поспешно продолжал: — Они не могут вести переговоров с мятежниками — ведь половина твоего гарнизона — панди,которым не на что надеяться, ведь для них помилования не будет. Так что британцы возьмут город штурмом — что бы вы ни делали. Но тебе хотят сохранить жизнь — если ты сдашься, одна, и тогда они не станут… — я не смог взглянуть ей в глаза, — … наказывать тебя.

— Почему они решили пощадить меня? — на минуту в ее глазах вновь зажегся огонек. — А кого еще они пощадят? Зачем бы им оставлять меня в живых — когда они разрывают людей пушками, вешают их без суда и жгут города? Разве они пощадят Нана, Тантию или Азимулу? Так почему же решили сжалиться над рани Джханси?

На это трудно было найти ответ — по крайней мере, правдоподобный. Она вряд ли бы поверила, если бы я сказал, что это всего лишь политика, чтобы успокоить народ.

— Разве это имеет значение? — спросил я. — Каковы бы ни были их резоны…

— Неужели это из-за того, что я — женщина? — принцесса сказала это очень мягко и, вернувшись, остановилась прямо передо мной. — А британцы не воюют с женщинами? — она пристально смотрела на меня. — Или потому, что я красива? И они хотят привезти меня в Лондон, как это делали со своими пленниками римляне, чтобы показывать на потеху толпе.

— Это не в наших правилах, — отрезал я, — конечно же, мы не воюем с женщинами… И, видишь ли, ты… ну, ты — совсем другая…

— Для них? Для лорда Каннинга? Для генерала Роуза? Они же не знают меня. Что им за дело? Почему кто-либо из вас должен… — И тут она замолчала, снова опустившись на колени, а губы ее задрожали. — Это ты? Ты просил их — за меня? Ты приехал от самого лорда Палмерстона? Неужели ты просил их спасти меня?

Клянусь святым Георгом, вот мяч, который абсолютно неожиданно попал мне прямо под ноги! Мне и в голову не приходило, что она подумает, что за этим предложением Роуза стою я. Но теперь шансы возросли, и я понял, что смогу добиться своего — но только осторожно. Так что я взглянул на нее со спокойной и нежной улыбкой, заставил себя покраснеть, а затем перевел взгляд на ковер — весь само благородство и молчаливое достоинство. Она протянула руку и приподняла мой подбородок и, нахмурившись, посмотрела мне прямо в глаза.

— Неужели ты сделал это и рисковал жизнью, чтобы пробраться сюда — и все ради меня? Ответь мне.

— Ты же знаешь, что я про тебя думаю, — произнес я, напустив на себя самый романтический вид. — Я полюбил тебя с той самой секунды, как только увидел — на твоих качелях. Полюбил больше всего на свете.

И, заметьте, в то мгновение это не были просто слова. Я действительнолюбил ее — и крепко, по крайней мере, тогда.Осмелюсь сказать все же, что не так крепко, как Элспет — хотя, если поставить их рядом и обоих раздеть, то пришлось бы еще хорошенько подумать, прежде чем сохранить верность Англии. В любом случае мне нетрудно было выглядеть откровенным — особенно, при виде этого соблазнительного тела, трепещущего перед самым моим носом.

Рани молча смотрела на меня своими странными печальными глазами, а затем вдруг почти прошептала: