Флэшмен в Большой игре

Он был единственным, к кому я испытывал некоторую жалость, когда заковка в кандалы была завершена, оркестр заиграл «Марш негодяев» ^[129]и осужденные толпой двинулись с плаца в Новую тюрьму, что за Большим трактом. Он все еще оборачивался и кричал что-то Кармайкл-Смиту, напоминая мне, как плакал мой старый папаша-сатрап, когда я в последний раз провожал его в ту богадельню в деревне, где он и умер от белой горячки. Все это чертовски угнетало — когда я шагом ехал с плаца вместе с четырьмя другими лояльными стрелками и бросил взгляд на их самодовольные смуглые лица, то подумал: «ну и чертовы же вы подхалимы!» Но, в конце концов, они были индусами, а я — нет.

Так или иначе, вскоре мне представился случай сорвать свое раздражение в бунгало Даффа Мейсона, закатив оплеуху одному из слуг, который потерял свою воронку для керосиновой лампы. А затем я должен был присутствовать на торжественном обеде в честь Кармайкл-Смита, который давался в тот вечер (несомненно, чтобы отпраздновать децимацию ^[130]его полка), а миссис Лесли, разодетая по этому поводу, шепнула, многозначительно посмотрев на меня, что намеревается на следующий день предпринять длительную поездку по округе, так что я должен распорядиться насчет пикника. А еще были слуги, которых нужно было подгонять, кухарка и поварята, которым необходимо было дать нагоняй, и маленькая мисс Лэнгли, дочь инструктора верховой езды, от которой нужно было вежливо избавиться, — видите ли, это была прелестная крошка семи лет от роду, любимица мисс Бланш, умудрявшаяся доставлять чертовски много хлопот, когда по вечерам приходила поиграть к нам на веранду, отвлекая от дела слуг и выпрашивая сахарные пирожные.

Среди всего этого я вскоре забыл про экзекуцию, пока после обеда Дафф Мейсон, Кармайкл-Смит и Арчдейл Уилсон с бокалами и сигарами не устроились на веранде и я услышал, как Смит вдруг что-то громко сказал. Я остановил лакея, несущего поднос, и сам подал его офицерам, так что подошел в самое время, как Смит говорил:

— … из всей проклятой ерунды, какую мне только приходилось слышать! Кто этот хавилдар?

— Имтияз Ахмед — и он отличный солдат, сэр, — это был молодой Гауг, с покрасневшим лицом и одетый в повседневный мундир, хотя все остальные собрались на обед в парадных.

— Вы имеете в виду — отличный сплетник! — со злостью бросил Смит. — И вы стоите здесь и рассказываете мне всякие выдумки о том, что в кавалерии зреет заговор, чтобы двинуться на тюрьму и освободить заключенных? Полная ерунда — а вы достаточно глупы, чтобы все это слушать…

— Прошу прощения, сэр, — заметил Гауг, — но я заезжал в тюрьму — и обстановка там угрожающая. А потом я побывал в казармах: люди замышляют что-то нехорошее и…

— Ладно-ладно, — махнул рукой Уилсон, — спокойнее, молодой человек. Возможно, вы еще не успели узнать их так же хорошо, как мы. Конечно, они в дурном настроении — ведь они видели своих товарищей, бредущих в кандалах, и огорчены этим. Некоторые из них могут даже разрыдаться из-за этого… Хорошо, Маккарам-Хан, — прервал он свою тираду, заметив меня за буфетом, — вы можете идти.

Вот и все, что я услышал, но поскольку этой ночью так ничего и не произошло, я не придал этому особого значения. [XXIV*]

На следующее утро миссис Лесли решила выехать пораньше, так что я подкрепил свои силы перед этим днем, который обещал быть хлопотливым, полудюжиной сырых яиц сбитых с пинтой крепкого пива, и мы снова поехали в Алигат. Она, чтобы ее черт побрал, была в прекраснейшем настроении и вскарабкалась на меня сразу же, как только мы достигли храма, так что к концу дня я даже удивился, как много индийской культуры могу я еще выдержать — при всем ее великолепии. К тому времени как мы тронулись в обратный путь, я был всего лишь выжатым как лимон и жестоко утомленным туземным ординарцем и с удовольствием подремывал, раскачиваясь в седле. Когда мы проезжали сквозь маленькую деревушку, лежащую в миле или около того от британского городка, — я даже расслышал звон колокола, зовущий к вечерне — миссис Лесли вдруг вскрикнула и натянула поводья своего пони.