Флибустьер

— Вы не поверите, но чертовски рад нашей встрече! — искренне признался я.

— Да, в это трудно поверить, — улыбнувшись, отчего лицо потеряло половину надменности, сказал дон Диего де Маркес. — Чей ты подданный и как здесь оказался?

— Я из Московии — есть такая страна на северо-востоке, на границе с татарами. Слышали о такой? — произнес я.

— Что-то слышал, — ответил капитан-командир. — Там очень холодно, вроде бы, да?

Примерно такие же сведения о России будут и у большинства испанцев в двадцать первом веке.

— Да, там холоднее, чем здесь, — согласился я и продолжил рассказ, придуманный на скорую руку: — Я был капитаном корабля, который вез с Балтики в Рим епископа, дядю нашего короля, на переговоры с Папой. Во время шторма корабль затонул. Вроде бы только я спасся.

— Ты католик? — первым делом поинтересовался дон Диего де Маркес.

— Нет, ортодокс, — ответил я и выдвинул приятную для испанцев версию: — Но, как я понял из разговоров с епископом, мой король хотел бы объединить наши церкви.

— Давно пора, — уверенно произнес капитан-командир и перекрестился.

Следом перекрестился и капитан-судоводитель.

Пришлось и мне, но в другую сторону, по православному обряду, что не осталось незамеченным испанцами, но оба ничего не сказали.

— Мы плывем в Вест-Индию. Дня через два-три будем возле Мадейры, где и высадим тебя. Оттуда вернешься на родину, — сказал капитан-командир.

— На родину мне теперь возвращаться нельзя. За то, что не уберег дядю короля, мне отрубят голову, а у близких родственников отберут имущество и отправят в ссылку. Если же я погиб вместе с епископом, значит, на то божья воля, родственников моих не тронут, — сходу сочинил я оправдание нежеланию возвращаться в Московию, потому что решил отправиться в Америку, где наверняка будет больше шансов разбогатеть, обзавестись собственным судном.

Мы легко верим в дикие нравы и обычаи иностранцев. Капитаны не стали исключением.

— Дело твое. Высадим на Тенерифе — и плыви, куда хочешь, — сказал дон Диего де Маркес.

— А нельзя ли доплыть с вами до Вест-Индии? — поинтересовался я. — Давно хотел там побывать. Если, кончено, запросите разумную цену,

— Никогда не понимал людей, которые рвутся туда, — хмыкнув, произнес капитан-командир. — Но если так хочется, отвезем. Поскольку ты не обычный пассажир, оплатишь только питание. — Посмотрев с презрительной ухмылкой на капитана-судоводителя, он молвил насмешливо: — Да, Педро Пинильос?

— Мне всё равно, — буркнул тот, хотя по обиженно выпяченной нижней губе было понятно, что очень даже не всё равно.

Наверное, часть платы за проезд шла ему.

— Проводи синьора в каюту для пассажиров, — приказал дон Диего де Маркес юнге — худому вихрастому мальчишке лет двенадцати, затравленный взгляд которого и синяк под правым глазом сообщали, что с дисциплиной на корабле полный порядок.

На переборке перед входом в каюту были приколочены в несколько ярусов ящики с землей, в которых росла всякая зелень: редиска, салат, укроп и еще какая-то трава. Ящики охранял часовой, вооруженный полупикой. Низкая дверь заставила меня согнуться чуть ли не пополам. Внутри были полумрак и духота, несмотря на четыре открытых пушечных порта, возле которых стояли прочно принайтованные четыре полусакры — так испанцы называют фальконеты калибром три-пять фунтов (сакра — шесть-восемь фунтов). Для названия «фальконет» они оставили калибры один-два фунта. Лафеты полусакр были на четырех колесах, а не на двух, как раньше. Между пушками висели гамаки с тюфяками. К переборке, расположенной напротив пушек, были приделаны в три яруса деревянные койки, широкие, двухместные, разделенные тонкими переборочками на пять отсеков. Каждая койка имела черные мятые занавесками, которые при желании могли создать иллюзию уединенности. На одной из коек нижнего яруса спали сразу трое детей в возрасте от года до двух.

Юнга скинул с ближнего гамака на палубу чей-то старый коричневый дублет и предложил:

— Занимайте его, синьор. Это самое лучшее место в этой каюте.

— А кто его раньше занимал? — поинтересовался я.

— Какая разница?! Они все простолюдины, — сообщил юнга. — Давайте ваши вещи, повешу сушиться.

— Смотрю, ты парень смышленый, — сделал я вывод. — А читать-писать умеешь?

— Немного, — ответил он.

— А какой сейчас год от рождества Христова знаешь? — задал я вопрос.

— Тысяча шестьсот восьмидесятый, — бойко ответил он.

— Молодец! — похвалили его и заодно себя, что так ловко выведал, куда по времени переместился. — Как тебя зовут?

— Кике, — ответил он.

Кике — это уменьшительное от Энрике. Не уверен, что мальчишка это знает.

— Поговорю с капитаном, чтобы ты стал моим слугой, — пообещал я.

— Буду вам век благодарен, синьор! — искренне воскликнул юнга.