Флоренский. Нельзя жить без Бога!

Бог сподобил студента-академика на подвиг, дал сил для смирения, но Флоренскому были уготованы особые вериги, такие тяжкие и такие желанные — вериги научного труда. 3-й курс МДА, период 1906–1907 годов, стал своеобразной общественно-политической передышкой, по крайней мере в студенческой среде Академии: учащиеся не собирали шумных сходок, не публиковали пламенных открытых писем, не устраивали забастовок. Можно было наконец-то сосредоточиться в лекционной аудитории, самозабвенно поработать за письменным столом.

За время 3-го курса Флоренским написаны проповедь «Радость навеки», ряд статей, среди которых «Плач Богоматери» и «Вопросы религиозного самопознания», семестровые работы «Понятие Церкви в Священном Писании» и «О сакральном переименовании». Последнюю он объединил с работой 2-го курса «Изменение имён как внешний знак перемен в религиозном сознании» и под общим названием «Священное переименование» готовил к печати. В силу разных обстоятельств при жизни Флоренского книга не была издана, а вышла в свет лишь в 2006 году стараниями потомков философа и преподавателей МГУ.

Каждая из семестровых работ 3-го курса представляет собой солидную монографию, а по глубине разработки поставленных проблем и по широте научного взгляда превосходит многие нынешние докторские диссертации. Неудивительно, что в конце учебного года на заседании Совета МДА Флоренского предложили «в качестве лица, которое в будущем является желательным как профессор истории философии». Эту новую похвалу, высокую оценку смирённый веригами научного труда Флоренский принял уже простодушно.

В этот период Флоренский продолжает размышлять о «живой догматике», о Церкви, о таинствах и молитве, говорит о стяжании Духа Святаго, уже как гуманитарий возвращается к идее прерывности. Но эти, такие разные по жанру и проблематике, сочинения объединяет интерес к языку, особое отношение к слову, не только как к инструменту, но и как к предмету исследования.

На 3-м курсе Флоренский становится основательным, глубоким, профессиональным лингвистом. И с той поры он будет им в каждом своём крупном труде. Языковедческая ипостась Флоренского в силу его энциклопедизма, вклада практически во все сферы науки оказалась несколько в тени. А ведь он был полиглотом, знал порядка тридцати — современных и древних — языков и потому свободно занимался сравнительной лингвистикой, добираясь до самых потаённых словесных корней. Флоренский прекрасно ориентировался в филологических идеях античных философов, Отцов Церкви, представителей немецкой классической философии, знал труды лингвистов-современников, следил за словотворческими опытами символистов и футуристов. Был специалистом по ономастике, причём занимался не просто происхождением имён, а их бытием — ономатологией. Он разработал особую философию, в которой имя и именуемое неразрывно связаны, философию, благодаря которой весьма взвешенно и обстоятельно высказывался в своё время по поводу имяславия. Знаток фонетики, морфологии и семантики, Флоренский не сводил слово к словарям, грамматикам или артикуляции.

Слово для Флоренского сакрально. Всегда важно, кто и с каким сердцем произносит слово. Рождённое от духоносной личности, оно подобно золотому плоду, оно несёт в себе медовое благоухание, «пение бесконечности» или сверкает молниями истины. Такие слова — яркие, густые и весомые — вериги смирения для всего материального, борьба с мирским празднословием, но для духа — это полёт и свобода.

По Флоренскому, слово, «относящееся к конечному и временному», может «захватить вечное и бессмертное», и тогда оно «преосуществится», на него снизойдёт Божья благодать. Преосуществлённое слово больше себя самого, оно уподобляется хлебу и вину, что стали Телом и Кровью Христовыми во время Евхаристии. Такое слово — тайна, таинство. Такое слово — символ.

Всегда был символистом

Непрестанный поиск символа, стремление разглядеть его во всём жило во Флоренском с самого детства. Позднее это облечётся в философские формы и научные категории, для всего подсознательного найдётся точное выражение, возникнет само слово «символ». А в детстве — это желание всюду видеть живую душу: в каждом существе, предмете, явлении. Это интуитивное понимание, что духовное и вещественное в природе нераздельны, и потому важна не только внутренняя, потаённая сущность символа, но и его оболочка, необходима зримость и осязаемость, конкретика символа — символический реализм. Утратишь сущность или утратишь оболочку — и в том и в другом случае символ рассыплется.

Второе направление поиска, параллельное природе, дополняющее область природы, — язык. Эта символическая область выйдет за границы вербального, охватит то, что Ю. М. Лотман более чем через полвека назовёт «семиосферой». Семиотические, как и многие другие, идеи Флоренского будут замолчаны на десятки лет; сегодня же без главы о нём немыслим ни один отечественный учебник семиологии. Флоренский в числе первых в ХХ столетии буквально на гегелевском уровне систематики попытался упорядочить разнородное царство символов.