Флоренский. Нельзя жить без Бога!

Флоренский весьма скромно относился к своим стихам. На одном из экземпляров «В вечной лазури» спустя годы он оставил такую дарственную надпись: «Одно время, в дни моей юности, вместо дневника я писал стихи. Они всегда были стихами „на случай“ и имели выразить мои личные переживания в связи с совершенно определенными событиями. Сами собою слагались в душе страницы стихотворного дневника, и я не хотел и не считал себя вправе исправлять их, делая из них нечто литературное. Поэтому прошу отнестись к этим немногим напечатанным, только для близких друзей, страничкам моего дневника именно как к страничкам дневника, имеющим только автобиографическое, но отнюдь не поэтическое, значение, на каковое они не притязали и каковое по самой сути дела им чуждо». Флоренский стремился к дневниковости прежде всего ради поэтической исповедальности, отсюда и автобиографичность, и осознанный отказ от художественного вымысла.

Флоренский никогда не гнался за славой поэта, но тем не менее, планируя в зрелую пору девятнадцатитомное собрание сочинений, в последний том думал включить «Опыты литературные. Стихи. Воспоминания». Из чего состоял бы этот том, можно только предполагать, но из стихотворного наследия до нас дошло порядка семидесяти стихотворений, в том числе шуточные послания друзьям, эпиграммы и самоэпиграммы, поэма «Белый камень», посвящённая Андрею Белому, поэма «Эсхатологическая мозаика» о символистской среде начала ХХ века и этнографическая поэма «Оро». Последняя после долгого поэтического перерыва была написана в 1934–1937 годах в Забайкалье и на Соловках.

Осознать значение поэзии в наследии Флоренского помогает письмо его старшего друга — историка и философа Владимира Александровича Кожевникова, который, отзываясь на книгу «В вечной лазури», писал: «…для меня мыслитель П[авел] А[лександрович] никак не менее дорог, ценен и нужен, чем художник П. А. А проще всего и лучше всего — не разлучать того, что Бог таинственно сочетал в человеке, как целостной личности, несмотря на кажущуюся несоединимость или труднообъединимость составных частей».

Действительно, только сочетав художника и мыслителя Флоренского, можно постичь полноту его личности. И мыслитель, и художник взирают на небо, стремятся к вечной лазури.

Лазурный, лазоревый, небесный оттенок синего… Если для Андрея Белого лазурь была «пьянящим питьём Софии», цветом Премудрости Божией, то для Флоренского лазурь — цвет Богородичный, лазурь сияет там, где сияет лик Богоматери: «Розвым облачком, Нежная, Ты в лазури скользишь». Где лазурное, там Покров Богородицы, потому так важно найти лазурь в земном, так важно разглядеть это свидетельство неба на земле. Флоренский всю жизнь будет искать небесное в цветке, морской волне, в очах ближнего, станет преумножать лазурь в поэзии. Все его стихи, даже те, что об одиночестве, об одолении искушения и тьмы, — лазурные. Лазурь в его стихах и поэмах — это не просто цвет, это состояние, молитвенное дыхание, особое ощущение мира.

Одно из лучших стихотворений Флоренского «У окна» наполнено лазурью, источает лазурь. Без него выглядят неполными антологии, посвящённые русскому символизму. Стихотворение могло стать поэтическим вектором для всего течения, которое способно было продлить свой век, обрести вторую жизнь, развившись в метафизику, в своеобразный сакральный реализм, где действительность превосходила бы себя, но при этом оставалась бы собой.