Флоренский. Нельзя жить без Бога!

У окна

(За окном — деревья, осыпанные снегом)

— Гляди-тко, родимый. Гляди-тко: в цвету

за окнами вишни белеют,
и ветром весенним — смотри! — налету
несёт лепестки их и веет!

— «Ах, нет, ты ошиблась, — то ветер свистит,

метельный и мертвенно-белый.
Прохожий замёрзший — вон видишь? — спешит
и дышит на ус индевелый».

— Мой Брат! О, мой милый! пахнуло теплом.

Послушай: …гудят колокольни.
Всё в сладкой истоме за этим стеклом.
Пойдём же к истоме безбольной!

— «Там нет лепестков: так куда ж я пойду.

По савану? в снежные хлопья?
Там ветви стенают в холодном бреду
и тянутся к небу, как копья».

— Не саван! Нет, это — венчальный убор.

Дрожит моё сердце: Он близко…
Спешит Он… Мелькает сквозь серый забор.
Вот снова мелькнул, — ты вглядись-ка.

— «Я вижу наш скучный, гнилой частокол.

Он в дали беззвучной кривится».
— Во двор входит!.. Вот, уж во двор Он вошёл.
Я чую шаги… Он стучится!..

Стихотворение многомерно, хотя при первом приближении его идея кажется очевидной. Два взгляда на один и тот же пейзаж. Идеалист и материалист, верующий и атеист, уповающий на чудо и скептик. Для одного «невидимая душа», для другого — лишь «видимое тело». Перед одним — цветущие вишни, белые лепестки, «венчальный убор». Перед другим — ветви, что «стенают в холодном бреду». Один «чует шаги», видит, как «спешит Он». Другой замечает лишь «замершего прохожего». Такая трактовка будет верной, но не будет полной.

Очень важен подзаголовок стихотворения «За окном — деревья, осыпанные снегом». Это прямой ответ на вопрос «Что видимо очам?». Автор не отрицает конкретику, очевидность материального. Не менее важно и название «У окна»: в стихотворении есть не только два взгляда на мир, но и собирающая линза окна, концентрирующая на себе оба взгляда. А значит, их нужно не противопоставлять, а сопрягать. Стихотворение «У окна» — это воплощённый символ: первый взгляд — душа символа, второй — материя символа, окно — оболочка, мембрана символа, через которую два мира соприкасаются друг с другом.

Окно — это также отсылка к одному из ключевых символов поэзии Флоренского — «стеклянному морю» Апокалипсиса: «И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнём, и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его, стоят на этом стеклянном море». Всякий стоящий посреди стеклянного моря, «победивший зверя», преодолел холод и тоску, слепоту и глухоту души. В его руках «Божьи гусли», он поэт.

Окно — это и «тусклое стекло», через которое, по слову апостола, мы пока видим «гадательно». Видим размытые силуэты, пытаемся распознать в нечётких контурах картину мира и принимаем цветущую весну за метельную зиму. Поэт-символотворец способен «навести резкость», он прозревает белеющие вишни там, где остальные видят голые ветви.

Поэт зрит глубже, потому что у него особая память. Она простирается во всех временных направлениях. Она обращена в прошлое не только поэта, но и его рода, но и всего человечества. Поэт обращает память в прошлое — и пробуждает воображение: стихи живут не фантазиями, а образами; образ — очерченная, пойманная словом действительность, от которой отсечено всё второстепенное. Поэт обращает память в будущее — и возникают «предвидения и предведения»: «безбольная сладкая истома», как предощущение Светлого Христова Воскресения во время долгого поста.

Память, по Флоренскому, — область символотворчества, но только в синтезе трёх временных измерений, только при одновременности прошлого, настоящего и будущего, при переживании всего «под углом Вечности» рождается символ. Он наполнен вечной лазурью. Такой символ, когда-то выросший из слова, превращает все окружающие слова в такие же глубинные символы, в «орудия души».