Флоренский. Нельзя жить без Бога!

И профессора Академии, помня о стилистическом и жанровом многообразии мировой философии и христианского богословия, не порицали эту литературность, а напротив, ставили её Флоренскому в заслугу. «Высокие идеи связываются в сочинении с личными воспоминаниями и окружающей обстановкой. Но это не отвлекает внимание читателя, наоборот, облегчает чтение, не всегда легкое, и дает живее чувствовать связь веры с жизнью», — писал рецензент работы, доктор богословия, профессор Сергей Сергеевич Глаголев. Отмечал он и редкий энциклопедизм Флоренского, глубокое знание им не только богословских дисциплин, но и языков, математики. Знание последней Глаголев ценил особенно, считая, что осмысление философии без математики невозможно. Оттого ещё более востребованным становился Флоренский в качестве преподавателя МДА.

Кандидатское сочинение, фрагментами опубликованное в различных журналах и сборниках, а целиком известное только преподавателям Академии и ближнему кругу Флоренского, тем не менее получило в 1908 году живой отклик. Так, математик Николай Николаевич Лузин, учившийся на курс моложе Флоренского в Московском университете, отзываясь о работе в переписке, говорил, что автор прошёл срединным путём между «атеистами» и «религиозниками». Они возвели друг меж другом стену, по одну сторону которой атеисты отрицали духовный опыт, а по другую религиозники отказывались от всего, что способен дать для познания разум. Флоренский же в своих поисках двигался интуитивно, «за-логично», но при этом непрестанно опирался на разум: «Ни в какой работе по религиозным вопросам я не встречал так мало фантазии и так много логики».

Кандидатская «О религиозной истине» стала своеобразным «тараном», который прошиб стену между религией и наукой. Неслучайно профессор Глаголев начал свой официальный отзыв с предсмертных слов В. С. Соловьёва о наступающем ХХ веке: «Идей меньше, чем в эпоху Троянской войны». Работа же Флоренского возникла как грибница идей, которых хватило бы на целое философское столетие. Пробитую тараном брешь он станет расширять в последующие годы, стремясь к цельному знанию.

Лучший выпускник курса Павел Флоренский, утверждённый в степени кандидата богословия с «предоставлением права на получение степени магистра богословия без нового устного испытания», провёл всё лето в подготовке к новому этапу своей жизни. Когда-то не принявший предложения остаться на преподавательской работе в Московском университете, теперь он готовился к лекциям по истории философии в Духовной академии. Теперь у него была точка опоры, был «столп и утверждение истины» — «Церковь Бога живаго».

Тихий бунт

В начале 1908/09 учебного года Флоренский с блеском прочитывает в МДА две пробные лекции, которые посвящает родителям и издаёт позднее под названиями «Общечеловеческие корни идеализма» и «Космологические антиномии Иммануила Канта». Первая тема была собственным выбором, вторая — назначением Совета МДА. Утверждённый в качестве доцента кафедры истории философии, Флоренский готовит для студентов лекционные курсы «Введение в историю античной философии» и «Первые шаги философии».

С этого времени преподавательская деятельность станет занимать бо́льшую часть времени и сил Флоренского. Прочитанные лекции станут основой многих его книг, но не каждый из этих книжных замыслов воплотится до конца. Оттого Флоренский порой будет печалиться и роптать, наверняка припоминая судьбу профессора Бугаева, который, потратив много сил на научное наставничество и университетскую суету, так и не успел изложить свои идеи в каком-либо капитальном труде. Но всё же случай Флоренского иной: он и оставил многотомное наследие, и обрёл верных учеников, благодарных слушателей.

В самом начале педагогического пути Флоренский осознаёт, что лектор — это не говорящий учебник, а носитель оригинальных мыслей, учёный, публицист и даже проповедник. Он должен не только передать необходимый минимум знаний, но и предложить своё видение, систему, концепцию. Вот почему тогда стремились не столько в конкретные университеты, сколько к конкретным профессорам. Вот почему так важно было, кого ты слушал в студенческие годы: Трубецкого, Ключевского, Бугаева, Жуковского, Введенского, Глаголева. Для подобных лекторов ты не просто слушатель, ты — ученик, последователь. У подобных преподавателей лекция разрастается, как древо, она сравнима с прогулкой без строго заданного маршрута, когда в любой момент можно на чём-то сосредоточить взгляд. И тогда даже изданная, лекция не станет застывшей статьёй, сохранит в себе живое время, не утратит мысль, рождающуюся здесь и сейчас. Лекция — не просто «lectio» — чтение, а своего рода со-беседование духовно близких людей, «затравка», «дрожжи» для дальнейших размышлений. Это «странные сближения» Платона и славянского фольклора при разговоре о слове, магии, идеализме. Это Платон и Кант как два возраста европейской философии. Так воспринимал Флоренский лекции, будучи студентом, так читал он их, став преподавателем…