Флорентийская голова (сборник)

Мне было всё равно, куда бежать. Я парил над светло-коричневым кафелем, словно крылатые сандалии непонятным образом достались не Тесею, а мне. Где-то в районе солнечного сплетения пульсировало счастье. Ноги сами вынесли меня по пустым коридорам к чёрному ходу, из которого я вывалился в тёплую и прекрасную весну. В нескольких метрах сзади нёсся Майрон.

Он догнал меня уже на школьном дворе, когда я стал задыхаться и слегка замедлил бег.

— Ты куда так втопил? — на бегу крикнул он. — Озверел совсем?

Я не ответил и снова прибавил ходу.

— Совсем озверел! — послышалось сзади.

После школьного забора, который я перемахнул, как это делали советские десантники в передаче «Служу Советскому Союзу», начался редкий сосновый лес. Лавируя, словно горнолыжник между рыжими стволами, я, не сбавляя скорости, влетел в заросли. Сзади донеслось:

— Сила, ты куда? Дорога справа!

Я знал, что дорога справа, просто мне в тот момент было не до дороги. Я был опьянён этой своей лёгкостью, весной, лесными запахами и вообще всем, что творилось вокруг. Впервые за многие годы я был абсолютно счастлив.

Отмахав таким макаром метров двести, я сбавил темп. С каждым виражом бежать становилось всё тяжелее. Тропинки там, где мне вздумалось пробежать, разумеется, не было, поэтому иногда приходилось перепрыгивать через невысокие кусты, или, если те были существенно выше колена, прорываться сквозь.

Внезапно растительность кончилась, и я увидел перед собой небольшую светлую поляну, в центре которой лежало огромное, потолще того, что несли Никулин с Шуйдиным, вросшее в землю «брёвнышко». В два прыжка добравшись до цели, я со всего маху я плюхнулся на отшлифованную многими поколениями ученических задниц тёплую древесину. Следом за мной на бревно упал обессиленный Майрон.

— Всё, — прошептал я, — не могу больше.

— Ну ты даёшь… — отозвался Майрон, и два тяжело дышащих трупа в школьной форме развалились на огромном бревне.

Как только дыхание чуть-чуть наладилось, я поднял голову и осмотрелся. Оказалось, что мы с Майроном домахали до «круглой» поляны, куда на переменах ребята постарше бегали курить, а иногда и «выходили» выяснять отношения. Круглой поляна называлась из-за формы — она на самом деле была идеально круглая, диаметром метров тридцать, будто кто-то специально размечал.

— Как думаешь, она нас узнала? — спросил я Майрона, когда совсем отдышался.

— Вряд ли, — пыхтя, как паровоз, ответил тот, — она без очков была.

И тут меня разобрал такой смех, что я чуть не свалился с бревна. Смех вышел звонким, но быстро иссяк — хохот отобрал у меня последний воздух. Я опасно качнулся назад, но Майрон ухватил меня за куртку и привёл в вертикальное положение.

— Слышь, Сила, чего это с тобой сегодня? — спросил он. — То носишься, как лось, то ржёшь, как лошадь… чего случилось-то?

— Не обращай внимания, ладно, — сказал я и улыбнулся.

Майрона, похоже, это удивило ещё больше.

Минуты две-три прошли в молчании. Говорить не то чтобы не хотелось, просто не особенно моглось. Вдруг Майрон торопливо зашарил по карманам куртки, словно потерял что-то важное, а затем с облегчением выудил из внутреннего две немного мятые сигареты без фильтра. Одну он тут же сунул себе в рот, а вторую протянул мне.

— Утром стрельнул, — пояснил он.

Курить после беготни абсолютно не хотелось, но я взял предложенную штуку «Примы» и, немного размяв её пальцами, прикурил от Майроновской спички. Затянулся. Рот заполнился давно забытой кислятиной. Захотелось сплюнуть.

Майрон тоже затянулся и неумело выпустил дым.

— Хочешь, политический анекдот расскажу? — сказал он.

— Политический? — переспросил я.

— Ну да. Вчера от сестры услышал. Рассказать?

— Давай.

— Короче, — Майрон оседлал бревно верхом, лицом ко мне, — остановился поезд перестройки. Что делать, никто не знает. Ну, решили оживить Ленина. Оживили, короче, привели к Горбачёву. Горбачёв ему и говорит: «Вот, мол, остановился поезд перестройки, что делать, не знаем, выручайте, Владимир Ильич». А Ленин отвечает: «Принеси-ка мне, батенька, свежих газет, а сам за дверью подожди». Ну, делать нечего, принёс Горбачёв газеты, стоит под дверью ждёт. Час ждёт, два ждёт — ничего. Не выдержал, заходит в комнату, а там никого нет, только раскрытая «Правда» на столе лежит. Решили тогда оживить Дзержинского. То-сё, оживили, привели в ту же самую комнату. Походил он, посмотрел и говорит: «Принесите мне, пожалуйста, сюда свечку». Принесли, короче, ему свечку. Взял он, так, «Правдой» над свечкой поводил, а там между строй проявились слова: «Феликс, я в Париже. Надо всё начинать сначала».

Майрон выдержал паузу и испытующе посмотрел на меня.

— Дошло? — не дождавшись никакой реакции, спросил он.

— Дошло, — ответил я, а сам подумал: «Надо же, Ленин ещё положительный персонаж».

— А ещё, слышал, японцы ручку изобрели, — не сбавляя темпа, продолжил Майрон, — которая, когда пишешь, сама ошибки проверяет. Ошибёшься — пищит. Там такое маленькое окошечко есть, где слово правильно высвечивается. И запятые тоже проверяет. Прикинь, такую к экзаменам заиметь?