Флотоводцы и мореплаватели Екатерины Великой

М. Губин возвратился 30 августа, и Ф. Розмыслов вновь направился на лодке по проливу на восток. Он добрался до восточного входа в пролив, взошел на высокую гору и увидел, что Карское море совершенно свободно ото льдов. В ходе плавания он убедился в том, что кочмара ветха и ненадежна, да и парусное вооружение ее примитивно, и что ему трудно будет, несмотря на отсутствие льда в Карском море, проводить дальнейшие исследования. «Наше судно, — писал Ф. Розмыслов, — противными ветрами ходить весьма не обыкло; неспособность оного известна, и ничего доброго надеяться не можно; сложение оного не дозволяло ни на парусах ходить против ветра, ни же лавировать, ни же дрейфовать; когда оное имеет ветр с кормы, то большой парус нарочито способствует, но если ветр переменился и стал противен, то должно подымать другой, малый парус и возвращаться назад» [12, с. 77].

На обратном пути к месту стоянки кочмары Ф. Розмыслов осмотрел Белушью губу, находящуюся на северном берегу пролива в 23 км от восточного входа в него, и выбрал ее для зимовки. Прибыв на судно и дождавшись попутного ветра, 7 сентября он перевел кочмару в Белушью губу. По дороге моряки погрузили на судно разобранную ими промысловую избу, которую когда‑то установили зимовавшие на архипелаге поморы. Вторую подобную избу экспедиция привезла из Архангельска. Приближалась полярная зима, морозы становились все сильнее, дули крепкие ветры, приносившие

ненастье. Избу, найденную на берегу пролива, моряки поставили в бухте Тюленья на восточном берегу Белушьей губы, а избу, привезенную из Архангельска, — на южном берегу у Дровяного мыса, надеясь именно там организовать зимнюю охоту. Кормщик Я. Чиракин уже тогда был болен.

20 сентября пролив покрылся льдом, а через пять суток моряки, жившие у Дровяного мыса, сообщили Розмыслову, что весь горизонт Карского моря заполнили льды.

Зимовка проходила тяжело. Из‑за сильных ветров и морозов 1 ноября зимовщики заделали избяные окна «от нестерпимости больших снегов и крепких ветров, и притом солнце, скрывши свои лучи под горизонт, и не делает уже дневного света». К 17 ноября скончался Я. Чиракин и заболели еще несколько моряков.

Наконец 24 января зимовщики увидели солнце. Но больных становилось все больше, и через два дня Ф. Розмыслов отметил в журнале, что работоспособных осталось всего двое, а «прочие имеют немалую тесноту в грудях, ибо крепость ветра и вьюга снежная не допускают сделать прогулки за десять сажен» [12, с. 78].

31 января случилась беда: «Один из работников, живших на Дровяном мысу, увидя на северном берегу стадо оленей, вознамерился идти, дабы получить, сколько из оных Всевышний определить изволит: и о отбытии его, чрез малое время, сделался вдруг жестокий ветр и курева[40], который закрыл своей темнотой глаза, дабы видеть человека за 10 сажен; от чего наш определенной к смерти промышленник через сутки уже назад не возвратился, от чего и положили считать его в числе мертвых без погребения» [12, с. 79].

Наступивший апрель принес сильные ветры с севера и северо–запада и сырую погоду. 17 апреля «с полудни шторм от юго–запада, слякоть и временно дождь; напоследок сильный град величиной в половину фузейной пули, и продолжился до полуночи» [12, с. 78]. Это была совсем необычная погода на такой северной широте и в такое время года. 23 случилась еще одна потеря — скончался один из поморов–промышленников, зимовавших на Дровяном мысу.

В мае умерли двое поморов, а в начале июня еще один. В конце мая Ф. Розмыслов приступил к геодезическим работам, но так как лед все еще был довольно крепок, он решил закончить описание южного берега пролива, двигаясь по льду, и отправился к р. Шумиловой, «оставя на милость сына Бога вышнего» двух своих больных.