Фокус

В тот день М. еще долго сидела на прибрежной лавочке, так хорошо упрятанной за кустами, что издали, кроме воды и камышей, никого и ничего не было видно, и перебирала возможные ответы, не находя единственного, неопровержимого. Простенькое убивать нельзя, к которому, похоже, сводилось дело у нее в голове, тут не годилось – соображения ее оппонентов были более высокого порядка, и расстояние, отделявшее их от мест, где шла сейчас война, помогало им рассматривать казус М. и ей подобных, так сказать, в вакууме, в отстраненном режиме действующего эксперимента, результаты которого в любом случае не лишены интереса. У них была возможность заботиться о разнообразии мировых культур, troubled societies вроде того, откуда была родом писательница М., поставляли им множество любопытнейших сведений о человеческой натуре и о том, как далеко таковая способна зайти, если поместить ее в экстраординарные обстоятельства. От М. в этом смысле многого ожидали: она могла предложить инсайты, осветить историю вопроса, не пренебрегая и так называемой фактурой, о которой со стороны было известно мало; особый интерес, безусловно, вызывало положение женщин, о котором ей как женщине и свидетелю следовало теперь писать.

По счастью, М. уже не была писательницей, хоть и молчала об этом в приличном обществе, потому что кем, собственно, она в таком случае была? За сутки, проведенные в городе Ф., она только-только попробовала себя, как воду кончиком ноги, в умении быть никем, но не успела почувствовать себя в этой воде дома, как реальность потянула ее за поводок и велела сидеть и разговаривать, и разоблаченная М. послушалась, а что ей еще оставалось?

Читатель – М. ведь не знала его имени, а он знал о ней все или много чего, и эта асимметрия ее тяготила, хотя она по-прежнему не желала задавать ему никаких вопросов, – был деликатный и подготовленный: он начал с того, что понимает, как ей сейчас трудно, и спросил что-то дельное о ситуации там, где она жила когда-то; можно было только порадоваться такому интересу, но М., все еще помнившая последние часы, когда оба они были просто людьми, не имевшими друг для друга ни провенанса, ни шлейфа обстоятельств, с которыми приходится считаться, отвечала ему скупо и сонно. Он знал о ней все, а она о нем ничего, и то, что у него имелась неукротимая бабушка с трудной судьбой, вовсе не помогало. М., видите ли, решила почему-то, что понравилась ему как есть, сама по себе, случайная женщина за крайним столиком кафе, и новый поворот событий словно лампочку в ней выключил. Они допили кофе, распрощались почти без неловкости, договорились, что встретятся завтра у вокзала, где стоянка такси, и человек с заколками свернул за угол и пропал, словно не было его никогда.

19

М. вернулась в гостиницу и поскорей легла на голубое покрывало, как тот командировочный, не раздеваясь и не глядя в зеркало. В любой уважающей себя книжке про писательницу, сбежавшую от ответственности, не сообщив никому куда, героиню должно было бы постигнуть наказание, и теперь ясно было какое: высокий блондин со слишком аккуратным хвостиком должен был ее придушить в интерьере escape room, на диванчике с пружинами наружу, а сам загадочным образом выбрался бы из запертой комнаты, удачная завязка для детективного романа. История М. получалась тогда совсем коротенькая, зато нравоучительная; она при этом, конечно, была не героиней, а незадачливой первой жертвой, но и это было только справедливо.

День сиял и переваливался за край, пока М. лежала.

Если бы у нее были львиная шерсть на загривке и километры пустыни вокруг, она запросто могла бы сейчас откусить бледноглазому его красивую голову, не способную различить, с кем именно он имел сегодня дело. Это ведь была не писательница М., а совершенно новое существо, просто М. или даже А., совсем еще свежее и несмышленое и именно поэтому готовое к приключениям. Он, можно сказать, принял ее за другую и даже не умел этого скрыть, и вот сейчас она злилась и сама не могла разобрать, кто злится и кому следует предъявить счет.

Ошибка была самая невинная, но вины вокруг нее и в самой М. было столько, что не продохнуть, ею можно было захлебнуться, и очень вероятно, что это уже произошло, и гостиничный номер с широкими оконными стеклами был просто банкой, в которой хранилась М., заспиртованная в своей и чужой вине, покрытая густым крысиным волосом и задравшая кверху лапки. Но как бы там ни было, над ней еще тяготели неисполненные обещания, опрометчиво данные в минуту случайной воли, и пора было отдать им должное. Она повозилась на покрывале, кряхтя и постанывая от неохоты, новая сущность никак не давала о себе знать, видимо, тоска вытеснила ее за границы немолодого уже тела и оно ленилось и протестовало, не желая жить и работать как велено. Цирк Петера Кона стоял на солнцепеке, слегка подрагивая, как мираж, и едва различимые девушки махали ей со скамейки, увеличиваясь и проявляясь по мере приближения. А мы уж думали, не придешь, сказала та, что с косой.

20