Фокус

Она уложила шею в вырезное отверстие и покрутила перьями на прощанье. Саркофаг был чем-то похож на хрустальный гроб со спящей красавицей из детской книжки, к ней еще явился потом королевич разбудить ее поцелуем. Ничто не казалось сейчас М. более бессмысленным, чем поцелуи, и она с оттенком недоумения вспомнила разговоры с бледноглазым и свечное тепло в животе от его присутствия; быстро же все это полиняло. В глубине, под подошвами, что-то завозилось, это была стриженая. Сапожок съехал с ноги, и М. дернула ступней, чтобы его удержать, но не справилась.

Крышка плавно поехала вперед и чавкнула, закрываясь, – и одновременно с этим взвизгнула пила, курносая иллюзионистка ходила вдоль барьера, предъявляя публике страшный свой инструмент, отвлекая зрителей, давая М. возможность сделать свою часть работы. Немного погодя она вернулась к саркофагу и с щелканьем сунула в глубокую прорезь заслонку, потом другую, обозначая место, где пройдет пила.

М. лежала под крышкой перекрученная, вспотевшая, в одном сапоге и доблестно улыбалась, как ей было велено. Дружно залопотали барабаны. Как она уже знала, это был очень качественный цирк, со световыми эффектами и тому подобным: стало совсем темно, только саркофаг светился, как голубой фонарик. Неразличимые люди дышали невдалеке, а эту, с косой, было не увидать, она ходила где-то рядом, за стеклянным краем. Пила харкнула, взвизгнула, раздалось то самое тыр-р, саркофаг заходил ходуном. Потом все кончилось, пол под ними поплыл и М. узрела, как в бесконечной дали служитель катит по кругу ту, другую половину хрустального гроба и как торчат там наружу ее красные сапожки.

21

Хлопали, и хлопали, и хлопали, словно мучительная смерть под лезвием пилы, а затем чудесное соединение воедино двух половин человеческой плоти были гвоздем программы, долгожданной вестью о воскресении. Если бы писательница М. еще была здесь, она припомнила бы, конечно, очередную сказку, на этот раз о том, как кто-то пытается оживить героя, порубанного злодеями в куски, сюжет, сказала бы она, бродячий, но интересна здесь технология. Для начала нужно собрать бедное тело заново, приладить на место все отсеченное и разбросанное по степи, заставить его снова стать единой плотью. И вот приносят две склянки с водой, одна вода мертвая, а другая живая. Сбрызнешь мертвеца мертвой водой – глянь-ка, все становится на место, тело срастается, восстанавливает, так сказать, утраченную целостность. И только тогда может подействовать вода живая, и вот незрячие глаза открываются, и отсеченные члены наполняются привычным теплом, и человек встает на ноги как новенький, жизнь жительствует, сказке конец. Но М. не было с нами, чтобы объяснить, как это устроено, и только аплодисменты длились и длились, а чей-то ребенок в первом ряду крикнул: «Еще! Еще раз повторите, пожалуйста!»

А М. в это время как раз разминала занемевшие части тела, и то же делала маленькая циркачка, выбравшаяся наконец из саркофага и прилежно топавшая татуированными ногами в красных сапожках. Нормально отработали, поощрила она М., не хуже, чем при Льве.

На лавке, в пустоте и тишине, они выпили шнапса, который был у стриженой во фляге, – М. босая, в длинном одеянии, ее напарница в сапожках и шортах. От шапито несло жаром и приятным звериным запахом, а земля уже остывала под ступнями, устраиваясь на покой. Тускло светили окна дома далеко на холме, и видны были хвостовые огни машин на дороге, ведущей к автобану. М. так бы и заснула, привалившись к теплому боку соседки и удивляясь тому, что на дворе все еще суббота, оказавшаяся воистину бесконечной, но тут пришла красавица с косой и сказала, что с М. будет говорить Кон.

Петер Кон, хозяин цирка Петера Кона, не пошел смотреть собственное представление и сидел сейчас под яркой лампой в черных очках. М. поздоровалась и села без приглашения и разрешения, ноги ее плохо держали.

Был он маленький, словно человек-курилка из ее детства, зеленого цвета фигурка ростом в мизинец, в рот которой вставлялась соломинка, и, если поджечь, человечек начинал пыхать дымом. К ручке полотняного кресла была приставлена увесистая трость с резным набалдашником в виде тигриной головы. По-английски Кон говорить не хотел или не умел, и М. объяснялась с ним на местном языке, который знала кое-как и стеснялась сейчас своего косноязычья. Но ему, похоже, плевать было и на ее ошибки, и на ее смущение, скорее всего потому, что люди, позволяющие перепиливать себя бензопилой или готовые ходить по канату и висеть под куполом, часто были нездешние и разговаривали как умели, не заботясь особенно о падежах и окончаниях.

Она говорит, ты нормально отработала, сказал Кон и поморщился. Делала уже это когда-нибудь? М. ответила, что нет. Издали рыкнул какой-то из львов и через паузу плеснули аплодисменты.

Как тебя зовут, милая?