Фокус с зеркалами. Зернышки в кармане. В неизвестном направлении. Хикори, Дикори, Док...

Хилари вспомнила рассказ одной подруги, жившей до войны в Германии, о том, как та из чистого любопытства пошла на митинг послушать «этого кривляку Гитлера» — и от захлестнувших ее чувств истерически разрыдалась. Каждое слово представлялось ей тогда мудрым и вдохновляющим, а потом она недоумевала, что же могла в этих словах найти.

Нечто подобное происходило теперь с Хилари. Помимо воли ее увлек этот поток красноречия. Директор даром времени не тратил. Прежде всего он заговорил о молодежи, которой принадлежит будущее человечества.

— Накопленное богатство, престиж, влиятельные семьи — вот что правило миром прежде. Но сегодня власть в руках молодых. Власть принадлежит умам — уму химика, физика, врача… Из научных лабораторий исходит великая сила разрушения. Обладая ею, можно сказать: «Покорись или погибни!». Такую силу нельзя доверить тому или иному государству. Она должна быть в руках тех, кто ее создает. Здесь, в нашем Учреждении, собрана мощь всего мира. Вы явились сюда со всех концов земного шара, принеся с собой свои гипотезы и открытия. А еще вы принесли с собой молодость! Здесь нет никого старше сорока пяти лет. Настанет день, когда мы создадим Трест, Научный Трест Мыслителей, и будем править миром. Мы будем диктовать условия капиталистам и королям, предприятиям, армиям. Мы дадим миру Pax Scientifica[207].

И далее в том же пьяняще-манящем духе… Но дело было не в словах. Как ни холодны и критичны были умы сидевших в зале ученых, их увлекала личность оратора, его уверенность и напор приводили их в странное исступление, истоки которого до сих пор почти не известны.

Мужество и воля к победе! А теперь — покойной ночи! — внезапно завершил свою речь директор, и Хилари, как сомнамбула[208], вышла из лектория. На лицах окружавших ее людей отражалось то же необъяснимое воодушевление. Особенно хорош был Эриксен: блеклые глаза его сияли, голова была вдохновенно вскинута.

Незаметно подошедший Энди Питерс шепнул Хилари на ухо:

— Поднимемся на крышу. Надо развеяться.

Они молча сели в лифт и через минуту оказались под звездным небом среди пальм. Питерс жадно вдохнул свежего воздуха.

— Да, — сказал он, — это то, что надо. Проветриться, чтобы развеять это наваждение и перестать видеть небо в алмазах[209].

Хилари тяжело вздохнула. Она все еще была словно во сне.

Он дружески потрепал ее по руке.

— Довольно, Олив, хватит.

— Небо в алмазах, — сказала Хилари. — Вы знаете, это и в самом деле завораживает.

— Говорю вам, довольно! Будьте женщиной, спуститесь с небес на землю. Когда у вас пройдет отравление веселящим газом, вы поймете, что все это старо как мир.

— Но какой притягательный идеал…

— Плевать на идеалы. Возьмите факты. Молодые мыслители — слава, слава, аллилуйя! А кто эти молодые мыслители? Хельга Неедгейм, бессердечная эгоистка. Торкил Эриксен, непрактичный мечтатель. Доктор Баррон, который родную бабушку продаст на живодерню, только бы купить оборудование для своих экспериментов. А возьмите меня. Я, как вы сами сказали, обычный парень. Положим, с микроскопом и пробиркой я обращаться умею, но руководить не могу даже самой заштатной конторой, не то что целым миром! Или возьмите вашего собственного мужа… да-да, его, человека, у которого нервы ни к черту и все мысли — о грядущем возмездии. Я привел вам в пример знакомых, но здесь все такие, по крайней мере, все, кого я до сих пор встречал. Да, среди них есть гениальные специалисты, но властители мира… черт возьми, не смешите меня! Все, что нам тут несли, — бред сивой кобылы!

Опустившись на бетонный парапет, Хилари провела рукой по лбу.

— Знаете, — сказала она, — пожалуй, вы правы… И все же… небо в алмазах я и в самом деле видела… Как он этого достигает? Интересно, сам он в это верит? Я думаю, да.

— По-моему, так всегда и бывает, — мрачно отозвался Питерс. — Безумец начинает верить, что он царь и бог.

— Да, наверное, — задумчиво произнесла Хилари, — и все-таки что-то тут не то…

— Послушайте, милая, это не первый случай в истории. И люди клюют на такое. Я и сам сегодня чуть было не клюнул. А вы вот клюнули. Не утащи я вас оттуда… Наверное, я не должен был этого делать, — спохватился он. — Что скажет Беттертон? Вряд ли это ему понравится.

— Не беспокойтесь. Скорее всего он даже не заметит.

Питерс пытливо взглянул на нее.

— Простите, Олив. Вам, должно быть, нелегко видеть, как он катится под уклон.

— Мы должны выбраться отсюда! — воскликнула вместо ответа Хилари. — Мы… должны… выбраться!

— Выберемся.

— Вы это уже говорили, но с тех пор ничего не изменилось.

— Еще как изменилось. Я же не сидел сложа руки. Четкого плана, правда, пока нет, но кое-какую работу я провел. Тут много недовольных, куда больше, чем кажется нашему обожаемому герру Директору, правда, в основном среди низшего звена. Кормежка, деньги, роскошь и женщины — это еще не все. Я вас вытащу отсюда, Олив.

— И Тома тоже?

Лицо Питерса потемнело.

— Олив, слушайте меня внимательно и верьте мне. Тому лучше бы остаться здесь. Он… он будет целее здесь, чем на свободе.

— Целее? Странное выражение.