Фокусник из трущоб (СИ)

      - Если опасность прямо здесь, то почему не уходишь ты? А? Почему! - Фома вцепился Яну в худые плечи и начал с яростью трясти абсолютно не сопротивляющееся тело. - Почему ты беспокоишься обо мне?

      - Потому что я... ты мне нравишься, - Ян с трудом выдавил из себя то, что так давно крутилось в его голове.

      Фома остановился. Ему стало не по себе. Он ошалело смотрел на Яна, не зная, как ему нужно реагировать на подобное признание, все еще продолжая сжимать его костлявые плечи. Вид Яна был извиняющимся. Он словно просил простить себя за это сильное чувство, за то признание, что дивной куколкой зародилось в его душе и мотыльком упорхнуло с приоткрытых губ.

      - Фома, послушай, мне недолго осталось, у меня рак, - Ян говорил спокойно. Все нехорошие эмоции он уже пережил, оставив где-то позади, в прошлой жизни, - рак печени, понимаешь? - Фома глядел на него как завороженный. Так вот почему цвет лица бал таким желтым... и волосы лезли, и он почти не кушал... - вот, потрогай! - Ян обхватил его руку своими тонкими, художественными пальцами и запустил ее под одеяло, под свитер и футболку, прижав теплую ладонь к своему боку, - вот, чувствуешь?

      Фома чувствовал. Под его рукой жил роковой росток, пустивший свои гиблые, гнилые корни по всему организму. Смертельный росток жил за чужой счет, с каждым месяцем расширяясь, увеличиваясь в своих размерах - Фома чувствовал этот крупный сгусток, выпирающий из-под ребер, сгусток, которого там не должно было быть.

      - Я не мутный, - продолжал Ян, убирая его ладонь со своего тела, - я на улицу умирать ушел, как собака, я устал семью мучить. Мне уже совсем мало осталось. Это не остановить, понимаешь? Это печень проклятая, сложная штука, любая операция только спровоцирует рост... Фома, я бы вырвал ее с корнем, я бы гвоздь забил в нее, лишь бы она прекратила меня донимать! Я бы вбил гвоздь, понимаешь, пусть будет просто больно, но только сразу, и ему, раку, пусть тоже будет больно, пусть он сдохнет первым, а я уже потом!

       Яна колотило, словно в лихорадке. Он еще никому и никогда не говорил этих слов, а Фома просто смотрел на него и покрывался холодным потом, руки его безвольно повисли, лишь только пальцы слабо подрагивали при этом - ему стало по-настоящему жутко. Он впервые разговаривал с обреченным.

      Ян все говорил о том, что дурман-трава продляет ему жизнь, что Джа Растафарай и добро - это одно и то же, что только на улице, на свободе, пусть и без нормальной крыши над головой он чувствует себя настоящим человеком. Он говорил, а Фома все смотрел и смотрел, и крупные слезы одна за другой текли по его лицу. Губы пекло, а сердце горело, и душа пылала от сожаления и угрызений совести. Он ведь подумать смел, что Ян и есть тот самый маньяк, он смел подумать, что этот человек умел меняться, как виртуозный актер, что он безжалостно убивал слабых! Но убивал не он, а его, его самого убивало то, что невозможно посадить в тюрьму, изолировать, расстрелять, разорвать в клочья. Ян умирал - теперь Фома ясно понимал это, понимал, не отвергая этого факта, мгновенно смирившись с жестокой судьбой.

      Он не стал говорить банальные фразы о чудесных докторах и волшебных лекарствах, не стал лгать про небесное царство и очень скорое избавление от страданий. Внезапно ему захотелось сделать что-то такое посильное, что на самом деле могло заставить забыться Яна от постоянной боли и чувства скорого конца.

      Фома поднес руку к золоченой дужке и снял с просветленного признанием лица ставшие ненужными очки. Глаза Яна не врали: он любил.

      Возможен ли секс из жалости? Имеет ли он право на существование? И можно ли на самом деле таким вот образом оказать помощь больному, дав ему понять, что он еще хоть что-то может в этой жизни? Может получить удовольствие, отдавая себя, и казаться здоровым на какое-то время? Можно. Можно - Фома чуть привстал, сдергивая с Яна мешающее одеяло и заставляя при этом молодого человека охнуть.

      Глаза Яна блеснули подслеповато, с удивлением, смешанным с замешательством, - он все еще не понимал намерений Фомы, решительно сбросившего с себя куртку. Фома продолжать сидеть сверху, обняв коленями узкие бедра, а потом, ухватившись за края своей футболки, единым рывком сдернул ее с себя и отбросил в сторону.

      Ян лишь шумно сглотнул, близоруким взглядом окидывая стройное тело.

      В полумраке, в тоскливом сыром помещении с трубами, обмотанными колючей стекловатой, наполненном ненужными вещами людей, которых уже не было в живых, на грязном тюфяке, этом жутком ложе, все краски становились черно-белыми. А Фома, такой юный, красивый и самоуверенный казался Яну самым настоящим божеством. Он даже мечтать не смел о таком - его сердце затрепетало, забилось с новой, удвоенной силой - и это было сладостно до такой дрожи, что даже скулы сводило от напряжения.

      Фома взял руки Яна в свои и положил их раскрытыми ладонями себе на грудь.

      - Ты хочешь меня? - только и спросил он - это единственное, что он мог дать Яну сейчас, наркотик, в котором тот так нуждался.