Фонарик Лилька

Сначала меня слегка раздражало то, что я не успеваю ответить на все ее письма: не отставлять же сифон со взбитыми сливками, которыми я собиралась покрыть глясе-карамель, и не бросаться к телефону, который непрерывно гудел и пищал, сообщая об очередном сообщении. В какой-то момент я выключила звук и расслабилась. В обед доставала из сумки бутерброд с колбасой и сок или контейнер с творогом (да-да, когда на моей полке в холодильнике оставался только пустой шуршащий пакет, который я забывала выкинуть, я малодушничала и покупала творожный брикетик у сияющей бабы Клавы), шла в подсобку и читала Лилькину эсэмэску, как книжку. Иногда смеялась, иногда бормотала что-то вроде «ну ты подумай, надо же!». Дожевав бутер, отвечала и бежала к своей стойке. А голос Лильки, сбивчивый, торопливый, пришепетывающий, звучал у меня внутри, и я продолжала думать о ней и прикидывать: вечером отвечу на такой-то вопрос подробнее, а вот о поступлении не хочу говорить совсем, надо ей прямо сказать, чтобы и не заводила разговор.

Иногда у меня совсем не было настроения отвечать. И я молчала. Наверное, она считала меня садисткой. Но у всех бывает дурное настроение, и я не исключение. Телефон все загорался и загорался. Потом переставал. Перед сном я прочитывала их все. Но все-таки молчала.

А потом она переставала писать. И тогда у меня на душе кто-то скреб. Не знаю уж, кошки или мышки. Но я писала: «Привет. Прости. Вчера была не в настроении». Это было не чувство вины, нет. Скорее, то, что называют привязанностью.

У нее было одно качество, за которое я уважала ее, – она умела восторгаться тем, что есть. У меня немного другой взгляд на жизнь. Я люблю с трудностями бороться. Мне кажется, нет смысла про хорошее вслух говорить: и так понятно, что солнечные лучи на подоконнике, новая книжка, которую только что забрал из пункта самовывоза интернет-магазина, шоколадное мороженое, оставшееся на дне банки, заныканной в морозилке за пельменями, – это здо́рово! Что тут обсуждать?

Лучше поговорить о том, что на стойке остаются пятна от нового спрея и это выглядит неряшливо или что новый бариста забывает предлагать гостям подогрев печенья с шоколадом и никогда не собирает посуду со столов.

Но Лилька писала мне целые поэмы о том, как приятно с хрупом наступить в лужу, чуть подернутую морозной корочкой, или откусить от горячего батона, купленного при хлебозаводе, или сидеть в жарко натопленной школе весь день, а потом выскочить и выдохнуть: «Хха!..» Кто бы мог подумать, что она станет со мной всем этим делиться.

Как-то в конце марта, после целой недели солнца и теплого ветра, повалил снег. Крупными хлопьями, как в шведской сказке про троллей. Народ замер, а потом принялся забивать френдленту в «Фейсбуке» как пространными размышлениями о природе снега, так и короткими шуточками о том, что пора доставать елочные игрушки. Самым частым словом, которое звучало у нас с прилавка, было: «Ужас!»

– Снег валит как сумасшедший!

– Ужас!

– Снова зима!

– Ужас!

– Будет весна в этом году или нет?!

– Ужас!

Я возмущалась и веселилась вместе со всеми. А потом пришло сообщение от Лильки. «Потрясающе! Я смотрю в окно и плачу. У меня не хватает слов выразить эту красоту». Я опешила. Глянула в окно и на секунду забыла, что на следующей неделе должен начаться апрель. Хлопья снега медленно падали под аккомпанемент регги, который врубил Лёвка.

– Красиво! – вырвалось у меня.

Лёвка услышал, изогнул бровь и со смехом сказал Лариске:

– Галька прикалывается: «красиво», говорит! Точно. Только чего-то не хватает! А, понял!

Он метнулся к проигрывателю и поставил: «Jingle bells».

В зале кто-то засмеялся, а кто-то – зааплодировал.

– Вы все ржете, а между прочим, и правда красиво, – сказала Лариска, бросив взгляд в окно.

Я завороженно смотрела на них: на Лёвку, продолжающего транслировать «Галину шутку» теперь уже клиентам, на Лариску, снимающую снег на мобильный, и думала: как странно все это. Лилька написала о своем наблюдении. Я озвучила его, изменив свое собственное мнение о снеге. Лёвка решил, что я прикалываюсь. А Лариска вернула Лёвкину шутку к тому значению, которое вкладывала Лилька, только теперь слова о настоящей красоте принадлежали Лариске.

Я на секунду забыла о том, что нахожусь в кафе, задумалась о силе мысли, которую мы высказываем вслух. Кто-то в нескольких километрах от тебя сказал: «Красиво!», а кто-то в полуметре от тебя достал телефон и сфотографировал красоту.

За это я любила Лилькины сообщения. Они толкали меня на разные соображения, в голове появлялись догадки, объяснения тому или иному жизненному событию. Объяснения, на которых я не задерживалась, а шла дальше, к новым открытиям.