Фонд последней надежды

Но Нюта! Но Кулбек!

Мне было непривычно видеть бескомпромиссную журналистку Нюту и философа-бессребреника Кулбека эдакими резонёрами, обидчиво жалующимися на размеры пенсий, мнительными, подозрительными и – страшно сказать! – завистливыми?!

Купленный мной дорогой коньяк был незамедлительно спрятан («Что же ты, Ростик, куда нам коньяк с нашей-то гипертонией»), швейцарский шоколад из дьюти-фри также испарился неведомо куда («Не дети же мы, чтоб грызть сладкое»). В результате пришлось пить местную водку самого отвратительного розлива, на сладкое же был подан приторный и несвежий чак-чак…

Нюта, дорогая, прости мне эти злые слова… Но к чему лицемерить? Конечно, мы не молодеем. Не твои морщины, милая, не седина и артрит испугали меня… А мелочное стариковское бухтение да презренные стариковские жадность и неряшество… Ты, Нюта Великолепная, законодательница мод и королева кафе «Лето» на зоркинском Бродвее, отдавшая молодость джазу и стилягам, а зрелость – бардовским песням и диссидентам, ты, основавшая в лихие 90-е политическую партию пенсионеров… Ах, Нюта, Нюта…

Кулбек тоже не радовал. Чувствовалось, что для него главным поводом к встрече послужило прискорбное пристрастие к алкоголю, а отнюдь не дружеские чувства… Кроме ругани по адресу неблагодарных детей и учеников наш университетский Сократ и Шопенгауэр андеграунда, автор нашумевшей в 70-е пьесы «Без времени», поставленной в академическом драмтеатре имени Грибоедова и снятой с репертуара на другой день после скандальной премьеры, повторяю, кроме невнятных угроз и жалоб, несчастный старик ничем меня – увы! – не удивил…

Скорбный, негодующий, вернулся я за полночь в Крестьянский дом. Он встретил меня своей всегдашней покойной тишиной. Я совершил обычный вечерний моцион, запил таблетки кефиром, приготовил минводу на ночь и улёгся. Но долго не мог сомкнуть глаз.

Мне не удалось встретиться с директором отеля. Поход в Собор также окончился ничем. Честно говоря, я не смог преодолеть стеснение и заставить себя обратиться к священнику. Весьма недовольный собой, я вернулся в нумер. И узнал от разговорчивой горничной Гали, что в четвёртом нумере – новый…»