Фонтенбло

Вполне удовлетворенный, он начал действовать так, как считал правильным. Немедленно вышел приказ, подписанный его рукой: с королевского склада не брать ничего, не нанимать ни рабочих, ни музыкантов без письменного разрешения первого постельничего. Это уведомление застало актеров буквально перед репетицией. Те бросились к Ришелье, а герцог невозмутимо заявил, что на мадам де Помпадур работать они больше не будут, а потому могут проститься с друзьями и паковать вещи. Ла Вальер воспринял указ Ришелье как личное оскорбление и не удержался от того, чтобы прозрачно намекнуть на то, что всему двору известны отношения между Ришелье и госпожой де ла Вальер. Герцог едва не вспылил и сказал, что этот факт уже давно секретом не является. Назревала серьезная схватка, и маркиза решила, что пора ей вступить в борьбу между разъяренными мужчинами. То, о чем она говорила королю, так и осталось неизвестным, однако на следующий день, когда Ришелье помогал Людовику снимать охотничьи сапоги, его величество небрежно поинтересовался, помнит ли герцог, сколько раз в свой жизни он сидел в Бастилии.

Шокированный герцог ответил:

– Всего три раза, Ваше Величество.

Намек он понял мгновенно и в тот же день отозвал неприятные для маркизы приказы.

Фонтенбло. Зал Совета

В кругу друзей Ришелье не скрывал своего возмущения, говоря, что для него всегда на первом месте стоял придворный этикет, а за время его отсутствия все сильно изменилось, и теперь в государственных ведомствах начнется неразбериха, уж если король настроен поощрять все злоупотребления в Фонтенбло. Он не мог публично объявить о своем недовольстве, поскольку это непосредственно касалось его служебных обязанностей. Вот только он ничего не может поделать: мадам де Помпадур имеет на короля неограниченное влияние. Несмотря на обиду, герцог Ришелье постоянно держался рядом с маркизой и ее труппой, был неизменно любезен, налево и направо рассыпал комплименты, шутил и смеялся, часто рассказывал военные истории, внимательно выслушивал господина де ла Вальер. Поражение его как интенданта ничуть не повлияло на его манеру обхождения: по-прежнему он являлся воплощенной любезностью. Никто и подумать не мог, что за кулисами кипело действо и разгорались страсти. Король в свою очередь лично отметил заслуги обиженного господина де ла Вальер и в честь праздника Благословения свечей удостоил его голубой орденской ленты.

Ф. Буше. Плафон зала Совета

С тех пор маленький театр маркизы действовал еще пять лет, после чего он ей надоел и она совершенно забросила занятия там. За время своего существования на сцене в Фонтенбло было сыграно 122 представления и 61 опера и балет. Маркиза заставляла актеров отрабатывать каждую сцену до тех пор, пока не понимала, что актеры начинают играть безукоризненно. Даже самые известные, профессиональные театральные критики отмечали, что в театре маркизы де Помпадур актеры играют на высочайшем уровне, а сама маркиза просто образец совершенства. Благодаря этому театру положение маркизы при королевском дворе значительно укрепилось, и свое поражение перед этой хрупкой болезненной женщиной вынужден был признать даже всемогущий Ришелье. Придворные, если они желали попасть на представление на Посольской лестнице, умоляли маркизу на коленях, выпрашивая билет на спектакль. Те же, кто мечтали попасть на сцену, изощрялись как могли, чтобы добиться вожделенной цели, буквально пускались во все тяжкие.

Ф. Буше. Мадам Помпадур

Бывало, что придворные пытались подкупить служанку маркизы, мадам дю Оссе, чтобы та посодействовала им перед своей хозяйкой. Тем временем в Париже не с таким восторгом вспоминали театр мадам де Помпадур. Мало того, что дворяне, чувствовавшие себя в Фонтенбло как рыба в воде, время от времени намекали на буржуазное происхождение королевской фаворитки, так теперь возвысили свой голос и буржуа, для которых, как известно, большей ценности, чем деньги, просто не существует. Они стали обвинять маркизу в частых сношениях с правительственными чиновниками (не со всеми, конечно, – со сборщиками налогов), в неоправданно высоких затратах на содержание никому не нужного театра, и это в той стране, где налоги непомерно велики, а большинство населения голодает. К тому же в некотором смысле профессия актера считалась позорной, почти безнравственной. Достаточно вспомнить хотя бы великого Мольера, которому было отказано в христианском погребении только по той причине, что он был актером. Церковь отказывала представителям этой профессии в причастии, а набожному дофину если и удавалось переступить порог театра, то только после крестного знамения («Изыди, Сатана!»).