Форель a la нежность (сборник)

«Мысль о единении духовного с материальным есть не что иное, как вечная мечта человека о гармонии. Следовательно, всякая гармония начинается с мысли о ней, а раз человечество за все прошедшие века дальше мысли не двинулось, следовательно, человечеству и без гармонии хорошо. Из вышеподуманного исходит то, что человек думает всегда о том, чего ему хочется, но в чем на самом деле он нуждается. Следующий вывод: мысль – это единица социально-опасного процесса, приводящего человека к пьянству или буйству. Мысль – это продукт сомнения. Для того чтобы избежать сомнительных мыслей, человек должен иметь сборник правил и ответов на любые вопросы, составленный в строго убеждающей форме».

В дверь постучали. Агатангел Ильич отвлекся от мышления. Пришел дворник Феодор, стеснительно пряча руки за спиной.

– Можно? – спросил он.

– Пожалуйста, проходите! – приветливо встретил его профессор.

– Я тут с… – Феодор вытащил из-за спины бутылку водки.

Агатангел провел гостя в кухню и усадил на табурет у стола. Достал чашки. Феодор открыл и налил.

– Я от сомнения к вам пришел… – начал он и запнулся. – Вот многого уразуметь не могу. Вещи творятся, а я их ни в толк, никуда… как бы это… ну…

Агатангел вспомнил свои недавние мысли и улыбнулся.

– А о чем вы сейчас думаете? – спросил он.

– Да в том-то и беда, что сразу о многом как бы. Вот и о похоронах, что были на днях, о жизни, о бабах. Мне бы как-то уразуметь все это…

– А о похоронах-то я толком и не знаю ничего. Расскажите, будьте добры!

– Да че там рассказывать! Утром вышел к Муське, гляжу – у двери Товарского-Вагонного гроб приставлен. Я решил, что раз приставлен, так не зря, и пошел по жильцам на венок собирать. Еврей сверху, Бухманд, кажись, таким добрым оказался, пошел сам венок купить. Принес. Музыку позвали. Играть начали; а тот живым оказался. Взял кота и избил Бухманда насмерть, и похоронили его сразу… А этого Тобарского увезли ночью…

– Гроб?! А какой из себя гроб был?

– Да какой? Обычный, с крышкой. Обивка дорогая, красная с черным, и такой он вроде широкий в се редке.

Агатангел прикусил от догадки губу и выпил водки.

– Но это, уважаемый, меня волнует меньше, чем бабы. Вот об тех бы что узнать!

– А что же именно вас в них волнует?

– Да ихнее мозговое устройство… Отчего это они так разно ведут себя, и вот говорят о всем, о душе, о доброте, а сами одного хотят: из тебя все жизненные соки взять…

Агатангел слушал уже невнимательно. Он думал о гробе, с которого начались похороны. Гроб наверняка был тот самый, который он подарил Магнитогорычу. Но почему он оказался у двери Товарнова-Вагонского?! Неужели специально?!

– Так вот что вы про это думаете?

– Да вы знаете, мне самому в этом никак не разобраться. Путаное это дело. Философия и та проще: ведь на каждый философский вопрос можно дать философский ответ, а тут как ни думай, а ответа не найдешь…

– Так я и думал! Бабы, они для путаницы и сомнений созданы, были б на земле одни мужики – тогда б и лад наступил, и хорошо бы стало. Ни тебе всяких грехов, ни разлада…

Феодор замолчал, задумался и осушил чашку, негромко крякнув.

– Да, наверно, да… – поддакивал Агатангел, снова задумавшись о чем-то своем.

Вскоре бутылка изошла водкой, отчего Феодор встал, попрощался и ушел.

Профессор посидел еще чуток на кухне, размышляя о странных похоронах, на которых гробы и венки появляются раньше, чем покойник. Перед тем как лечь спать, он подошел к Катеньке и сказал:

– Ты, Катенька, больше этого соседа, что приходил, не пускай! Говори, что я не велел. Беда от него может быть. Нехороший человек. Ну, спи теперь! Доброй ночи!

20

За последние дни дух Магнитогорыча поднялся, как пар в котле. Он ходил, радостно выбрасывая вперед носки ног, словно генерал, марширующий на параде впереди всех. В его пронзительном взгляде светилась теперь и какая-то снисходительная усмешка. Возникло постоянное желание бить себя в грудь, ничего при этом не говоря и не объясняя. Магнитогорыч думал, что Наполеон после каждой победы подолгу молча бил себя в грудь в знак того, что собой был доволен. Магнитогорыч был доволен собой больше, чем Наполеон. Он шел, внутренне трепеща от гордости за все свое прошлое, заканчивавшееся вчерашним днем. Так и хотелось ему крикнуть: «Смотрите, кто идет! Смотрите и путайтесь в догадках, чего от меня ожидать!!!» Сделав несколько ходок вдоль Липковского бульвара, он зашел в свой подъезд и постучал в квартиру Мудренова. Дверь приоткрыла Катя.

– Добрый день! – бодро прозвенел голос Магнитогорыча. – Папа дома?

– Нет и скоро не будет, – прохладно ответила Катя, сама стесняясь своего невежливого тона.

– Жаль, жаль… А я так хотел с ним поговорить… Ну, может хоть чаем угостите?

– Папа не велел никого впускать без него.

– Ну, меня-то ты знаешь! Чего соседей бояться?! Поговорим, а там, глядишь, и папа подойдет, а у меня для него новостей интересных много…

Катя долго колебалась прежде чем впустить Магнитогорыча. Наконец сдалась. Не в ее природе было отказывать людям, не зная причины. Она провела Магнитогорыча на кухню.

– Давай, Катенька, в кабинете чайком побалуемся, там светлее, окна…