Формалин (СИ)

Я, разумеется, понимала, кто умер этим утром на самом деле. Мы с Моррингтоном ни разу не обмолвились и словом, ни что будет с настоящей Эмили — это было очевидно — ни как это произойдет. Это была его забота — нет места удобнее для убийства, чем лечебное учреждение, и нет профессии удобнее для убийцы, чем врач. Моей проблемой это не было, а я привыкла не думать о том, что не является моей проблемой. И все же, удобно устраиваясь на кровати Эмили в ожидании обещанного ноутбука и с аппетитом жуя предназначенное для нее сочное сладкое яблоко, я впервые с какой-то особой отчетливостью ощутила, что девушка, с которой мы прожили практически бок о бок (наши палаты находились в одном коридоре), хотя и не видя друг друга, больше двух недель и которая была жива еще несколько часов назад — теперь мертва. За свои 23 года я убивала уже не раз, всякий раз без малейших колебаний — но это всегда были мужики и, главное, всегда те, кто мне угрожал. То есть угрожал сознательно, а не просто фактом своего существования. Теперь же… «Даже не успела узнать, чем кончится ее дурацкая книга», — пришла мне в голову совсем уже глупая мысль (судя по количеству страниц слева и справа, дочитать ей оставалось совсем немного). Но пожалела ли я хоть на миг о принятом решении? Однозначно нет. Даже если бы у меня на хвосте не висел Альварес. Она была слабой. Ее руки подготовлены не были к драке, и она не желала победы. Я достойна занять это место. Я многое делаю лучше.

Изучение ее аккаунтов в социальных сетях, которым я плотно занималась в следующие дни, вполне подтвердило мое уже сложившееся мнение об Эмили. Там даже были посты про коал! А также про права ЛГБТ, «стоп расизм» и тому подобную левую херню. Нет, Эмили не была активисткой ни одной из соответствующих организаций и не писала всю эту чушь сама. Просто репостила то, что писали другие, полагая, очевидно, что в этом состоит ее долг богатой белой американки перед всеми угнетенными меньшинствами, до коал включительно. Что характерно — при этом ей ни разу не приходило в голову пожертвовать, например, миллион-другой беднякам Тихуаны. Нет — такие, как она, успокаивают свою совесть тем, что делают репосты и ставят лайки в соцсетях. Впрочем, оно и к лучшему. До бедняков бы все равно ничего не дошло, кроме жалких крох — все остальное осело бы в карманах солидных господ из благотворительных фондов. Как там говорил Моррингтон — «миллион отдашь благотворительному фонду при моей клинике…» Вот в этом они все.

Кого-то, может, и удивило бы, что я, родившаяся и всю жизнь прожившая в трущобах Тихуаны, так не люблю левых, но этот кто-то — дурак. Потому что никто на свете не заинтересован, чтобы бедных было как можно больше, сильнее, чем левые. Ибо, если бедных станет мало, кто будет за них голосовать? Разве что такие дуры, как Эмили Харбингер. А теперь уже и она — тоже нет.

В целом Эмили писала в соцсетях не слишком активно. Кстати, меня вообще поражает нынешняя всеобщая манера это делать. У меня, пока я жила на улице до встречи с Хуаном, не было даже телефона. Потом, конечно, появился и телефон, и ноутбук — но я никогда не использовала их для такой глупости. Для связи со своей бандой, для поиска информации, ну и, конечно, для развлечения тоже — фильмы, книги, музыка — это все понятно. Но кем надо быть, чтобы своими руками создавать на себя досье и выкладывать его в публичный доступ?! Да еще и не одно, а несколько, как они все любят! Если вы еще собрали обо мне недостаточно информации через фэйсбук — вот вам, пожалуйста, твиттер, ах да, еще инстаграм не забудьте, вдруг вам моих фоток мало! Идиоты. Не, я понимаю, политики и артисты, которым нужно рекламировать себя 24 часа в сутки — но зачем это делают все остальные?!

Хотя, конечно, пусть делают. Это очень облегчает задачу таким, как я.